Он умер 30 марта в 7 ч. 20 м. В среду утром. «Значение слова „никогда“ понимаешь?» — «Пони-ма-а-ю…»

Меня подбросило в кровати в 5:20. Звонить в реанимацию боюсь — рано. Врачи будут злиться. Жду до 6 утра. Набираю. Отвечает та же, что выпроваживала меня накануне, — доктор Болдина: «Тяжелый, очень тяжелый. Давление падает».

Почему-то накануне вечером, когда она же помогала мне в реанимации перекладывать Игоря на противопролежневый матрас и повторяла «тяжелый, тяжелый», подумалось, что эта смена его упустит. Почему я не закричала: «Ну сделайте что-нибудь! Ну что-нибудь!..»

В голове одно: Игорь — и до того, как приехал врач «скорой помощи», и в приемном покое 24-й больницы, и по дороге в больницу, и в реанимации, куда меня пустили на третий день, — повторял одну фразу: «Оля……………………………………………….» — а дальше неразборчиво.

30 марта, утром, еще не зная, договорилась, что из ЦКБ приедет в больницу профессор-реаниматолог. Но оказалось поздно. Игоря уже не было…

Дали всю жизнь эпатировал, но нужно быть слепым, чтобы не понять: его женщины с открытым от ужаса ртом — это его трагическое восприятие мира. Эпатаж не впечатляет, кич — кажется детской игрой, а орущий рот вопиет.

Рядом в ресторане заиграли вальс Мендельсона, тут же «С днем рождения» и следом — «Крутится вертится шар голубой». Сообщество датчан, немцев, французов, поляков, чехов — живут мирно, благожелательно, безопасно. Молодежь более сосредоточенна и мрачна, но не агрессивна.

На пляже вечером видела шестерых молодых немцев, студенты, наверное. Запускали змея. Пока не стемнело. Лица хорошие, безмятежные, ни война, ни Югославия — не существуют. Умиротворение. Может, потому что отдых.

Надо идти в море, надо идти плавать. Надо, надо… Надо завтракать… У испанцев есть «де надо» (de nado). Правда, оно обозначает не «не надо», а «не за что». «Ola» — их приветствие…

Игорь за два дня до ухода: «Ола…………………………………………………..». Очень длинная для него фраза… «Что? Что? Пить? Болит? Где?» — «Ола……………………………………………………………». — «Мой дорогой, мой любимый, мой золотой… сейчас врачи помогут…» — шепчу я…

Два часа в приемной реанимации — не двигаемся никуда. Наконец — в рентген. Какой-то старичок-дежурный объясняет, что ногами не ввозят, разворачиваю каталку. Его брат рядом, как-то странно отчужден от происходящего. Заставляю его сказать, какой препарат давал — возможно, именно он и вызвал нарушение всех функций организма.

«Пить хочешь?» Из под ресниц откатываются зрачки на место и опять закатываются… Вливаю морковный сок из крышечки — ничего другого под рукой нет. Рентген закончен — выхватываю у врача историю болезни, говорю, что срочно нужна другому врачу, прячу под плащ и бегу вниз, под лестницу, читаю заключение: «двусторонняя пневмония». Вот откуда вместо дыхания — хрип открытым ртом, непрекращающийся. Кома. Хрип. Ну не может же человек постоянно хрипеть. Но нет. Он постоянен, этот хрип. Читаю дальше: «больной получал в повышенных дозах дриптан». А, вот оно! Это что за препарат, и в повышенных дозах?! Брат молчит. Повторяет только: «Ну ведь академик Мазо выписывал…»