— Это меня несколько успокаивает, — усмехнулся Булавин. — Если сам начальник уголовного сыска собирается ко мне с визитом, значит, подозрения по поводу убийства Полины с меня сняты?

— Поймите, Савва Андреевич, версии существовали разные… Но эта, поверьте, была самой маловероятной, иначе вы бы не отделались от нас так легко. — Федор Михайлович посмотрел на бокал с вином и сделал из него глоток. — Вино у вас замечательное!

— Спасибо за прямоту, Федор Михайлович, — Булавин в свою очередь пригубил вино, но на замечание о его качестве не отреагировал и отставил бокал в сторону. — Позвольте и мне с вами говорить начистоту. — Он закурил папиросу и глубоко затянулся. Затем нырнул рукой под галстук и вытянул цепочку с медальоном.

Щелкнул замочек, и с миниатюрного портрета глянуло на Тартищева прекрасное лицо Полины Аркадьевны Муромцевой.

— Вот, — глухо сказал Булавин, — я распорядился, чтобы его положили вместе со мной в могилу. Я и сам бы хотел уйти вместе с ней, — кивнул он на медальон, — но мне не позволили… Я решил достроить театр, а там, что будет, то и будет… По правде, мне уже неинтересно жить! После Полюшки любая женщина кажется пресной, а жизнь скучной, лишенной смысла.

Скажете, дочь, внуки… Я их обеспечил на десять жизней. Большего им не надо! Жена моя тоже не пропадет.

То содержание, которое я ей положил, позволит ей до конца жизни безбедно проживать на курортах Франции, словом, где пожелает… В Сибирь она никогда не вернется, равно как и дочь… Я же остался в Североеланске, потому что здесь осталось мое сердце, которое закопали вместе с Полиной… — Савва Андреевич прикрыл глаза ладонью. — Простите меня за слезливость.

Возможно, буду банален, но слишком поздно я понял простую истину: подлинную любовь мы встречаем один раз в жизни, и именно ее зачастую спешим разменять по мелочам. С Полиной мы были вместе пять лет. И впервые увидел я ее не в театре, нет… Впервые я увидел ее в церкви…

Это была особая осень в Сибири. До ноября стояло поразительное тепло. В скверах и парках вновь набухли тополиные почки, а в тайге находили распустившиеся подснежники… Казалось, зима не наступит никогда.

В Североеланске звонили во все колокола. Город праздновал День святого угодника, своего покровителя, чьи мощи стояли в Знаменском соборе.

Полина Аркадьевна только что приехала в город и сняла номер в гостинице. Переодевшись в траурное платье, с креповой вуалью на голове, она вышла на улицу и направилась в церковь. И как стала на колени с самого начала обедни перед образом святого, так и не поднялась до конца службы.

Огонь восковых свечей зыбко дрожал и отражался искорками в глазах святого угодника. Из ризы, усыпанной жемчугом и драгоценными камнями, на бледную, измученную женщину в траурном наряде кротко и ласково глядели его глаза. С печальной улыбкой на устах он, казалось, прислушивался к ее горьким рыданиям и лихорадочной скороговорке молитв…

Савва Булавин дважды оглянулся на незнакомку.

Оглянулся бы и в третий раз, но Виви заметила и скорчила недовольную гримасу. Он вздохнул, но понял, что спиной чувствует присутствие этой незнакомой женщины. Чувствует даже сквозь плотную стену окружившей его разряженной толпы, в которой сплошь знакомые и надоевшие лица! Меньше всего он считался с их мнением, но душу его уже теснили предчувствия! И он пока не разобрался, радостные они или печальные. Но так торжественно и величаво гремел хор! Так щедро проливались в окна собора солнечные лучи, заставляя сверкать и играть золотом его внутреннее убранство! И день был такой красивый, такой тихий… Благостный и счастливый… Наступление осени почти не чувствовалось. Лишь по утрам ее свежее дыхание ложилось на траву и землю холодной росой… Но все еще были пышны астры на клумбах, скверы и парки, казалось, купались в золоте и багрянце, а под вечер с особой силой, звонко и страстно, стрекотали кузнечики, словно спешили насладиться жизнью перед скорой зимой…