Извозчики брали в объезд, делая большой крюк. Тартищев про то не знал и жестоко поплатился. Его экипаж чуть не застрял в луже, залетев в нее по самые втулки.

Из лужи удалось выбраться почти без потерь, но при объезде коляску бросало из стороны в сторону, унтер-офицер на облучке громко ругался, колеса и подножку облепила жирная грязь, задок забрызгало по самое не могу… Да еще мальчишки и обильные зеваки спорили при этом на пятачок: «Опрокинется… Не опрокинется…», и когда Федор Михайлович благополучно добрался до подъезда гостиницы, без всякого почтения принялись свистеть и улюлюкать ему вслед.

Но Тартищев ненапрасно потратил свои усилия.

Толстый и лысый хозяин гостиницы выбежал на крыльцо, чтобы встретить неожиданного и грозного визитера.

Голова у него тряслась то ли от страха, то ли от подобострастия. А вернее, от того и другого вместе. Хозяин кланялся и лихорадочно пытался вычислить, какие из его последних прегрешений могли вызвать появление столь высокого полицейского начальства.

— Здесь живет девица Вероника Соболева? — Голос Тартищева прозвучал требовательно и сурово, и хозяин почти сомлел от тревожных предчувствий. Но все же обогнал гостя, поспешил по коридору, где все провоняло кислой капустой и табаком, и запасным ключом открыл дверь в номер. Тут уж он и вовсе отказался что-либо понимать. Чем вызван интерес полиции к столь незаметной особе? Вроде ни с кем не знается, сидит себе в номере, стишки какие-то вслух проговаривает. И дела у нее не блестящи. Вот уже две недели питается сбитнем с булкой, а то и вовсе тарелкой щей.

Даже самовара никогда не спросит…

Тартищев вошел в номер и недовольно покрутил головой.

— Экая дыра! Истинная нора, а не квартирка!

— По цене квартирка, по цене… Полтинник в сутки, — почти заблеял от страха хозяин.

— Отчего сырость кругом? — Голос Тартищева задрожал от возмущения, а для хозяина и вовсе прогремел громовыми раскатами. — Отчего мало топишь? Живо протопить! И смотри ты у меня, если пожалуется! — Он потряс затянутым в перчатку пальцем перед лицом перепуганного хозяина и ткнул им в стены. — А тут кто? Знаю, что жильцы… Не пьют? Не шумят? Не дерутся? То-то! Смотри у меня! Если узнаю о претензиях, свет в копейку покажется! Закрою номера к такой-то матери! А это что за грязь? Когда уборку делали? — вопрошал он уже в коридоре столь грозным и негодующим тоном, что у коридорного подогнулись колени и затряслась нижняя челюсть. — Почему плевательницы забиты? Убрать эту вонь! И форточки откройте! Немед-лен-но!

Вытирая носовым платком вспотевший затылок, он спустился в трактир, и здесь тоже влетело по первое число и владельцу, и буфетчику. Отныне Тартищев велел закрывать трактир в девять, не шуметь и не скандалить, чтобы не беспокоить жильцов наверху. Трактирщик изрядно удивился подобной заботе полиции о спокойствии обитателей нищих номеров, но перечить не посмел, тем более начальство отказалось отобедать и отвернулось от стопки самой дорогой водки и бутерброда с икрой, которые ему со всей учтивостью поднес старший половой. Этот отказ и вовсе поверг трактирщика в уныние.