— Ах, дочка! А когда же тебе это запрещалось? — пребывая в благодушном настроении, ответил старый Мённикхузен; он, войдя в комнату, прикрыл за собой дверь. — Но что я вижу, дорогая дочь? Что с тобой? — он повернул ее лицом к свету. — Ты бледна и прячешь глаза, лоб у тебя в морщинах, губки уголками книзу… Что это значит? Рассердил тебя кто-нибудь? А может, тебя так волнуют перемены в связи с предстоящей супружеской жизнью? Так перемены эти — мелочи. Ты скоро отвыкнешь от прошлых привычек и забудешь их. Когда приходит главное, легко забывается второстепенное…

Агнес покачала головой и, как бы ища защиты, прижалась к груди отца. Ласкаясь к нему, девушка сказала:

— Я — всего лишь глупый ребенок и сама не знаю, что со мной происходит сегодня. Мысли мои путаются, а если и ухвачу одну, не могу на ней сосредоточиться.

— Это обычное дело перед свадьбой, — засмеялся Мённикхузен. — Вот меня ты хорошо знаешь. И согласишься: мне мужества не занимать. А и то в день свадьбы с матушкой твоей — дрожали руки.

— Я не о том. Я не боюсь. Но приходят всякие мысли, сомнения… — она опять бросилась к зеркалу и стала поправлять кружевной воротничок, подвязывать волосы лентами. — Дорогой отец, дай мне добрый совет!

— Добрый совет? — он в недоумении развел руками. — Что я, старый воин, могу понимать в кружевах и лентах? Вряд ли тебе нужен какой-нибудь другой совет, дочка.

— Милый отец, неужели ты всерьез считаешь, что молодой женщине, которая готовится завтра стать супругой, ни в чем другом не требуется совета и что у нее только кружева да ленты на уме? — с некоторой горечью спросила Агнес.

— Ну, тогда, может быть, ты о своем жемчуге и драгоценных камнях… — не без растерянности начал барон. — Я и тут как будто не лучший советчик.

— Отец!.. — воскликнула Агнес.

И воскликнула она это таким голосом, какого Мённикхузену еще не приходилось слышать у нее; в голосе дочери прозвучала глубокая обида. Вместе с тем старый рыцарь с изумлением и испугом заметил, что слезы набежали на ее ясные глаза.

— Этого еще недоставало! — растерянно сказал старик и даже отступил на шаг к двери: он, как многие мужчины, боялся женских слез пуще огня. — Тебя, не иначе, беспокоит сегодня что-то серьезное…

Агнес отвернулась и от него, и от зеркала; спрятала лицо. Вздрагивали у девушки плечи.

Озадачен был барон.

— Вот тебе раз! Уже и слезы, как будто, льются… — он оглянулся на дверь в надежде — не войдет ли кто из нянек; потом выглянул в окно — не увидит ли кого поискушеннее в девичьих делах, в девичьих слезах. — Боже мой, боже мой… что же теперь делать? Подожди, подожди, я сейчас позову женщин…

— Никого не зови! — испуганно воскликнула Агнес и поспешно вытерла глаза. — Я ведь хочу поговорить с тобой наедине. Но мне, отец, стыдно, я не знаю, с чего начать.

— Тебе стыдно, ты не знаешь, с чего начать? — совсем обескуражен был Мённикхузен. — О, Агнес. Лучше я все-таки позову женщин…

— Нет, нет! — девушка подбежала к нему и схватила его за руки. — Я хотела кое о чем спросить тебя. Как ты думаешь… как ты считаешь…

— Ну? — он смотрел на нее чуть не с испугом.