Массивные двери распахнулись, и тайный советник энергичным шагом ворвался в кабинет. Решительно прошествовал к окну, раздернул шторы, взблеснув Одиновым оком на галунных петлицах. Сверкая золотой оправой пенсне, обернулся к Козинцеву, который почтительно вытянулся во фрунт, всем своим видом выражая почтительное внимание.

– Лавр Бенедиктович! Прошу садиться.

Козинцев сел на жесткий стул. Фон Брокк отодвинул массивное кресло с высокой резной спинкой, своей монументальностью больше похожее на трон, и наверняка не более удобное, чем выделенный для подчиненных стул. Сел. Поправил на зеленом сукне и без того безупречные стопки бумаг с официальными печатями. Щелкнул туда-обратно выключателем лампы – внутри пустотной колбы под зеленым абажуром вспыхнула и погасла электрическая спираль. Подергал зачем-то витой оплетенный шнур. Задумался.

Козинцев деликатно кашлянул. Ему нечасто приходилось видеть начальство в подобном замешательстве; если бы Козинцев не знал фон Брокка как человека безупречной выдержки и удивительной силы воли, то описал бы это состояние словом «смятение». Смятение было Козинцеву знакомо и понятно, ибо являлось эмоцией, которую ему приходилось в последние годы испытывать все чаще.

Фон Брокк остро глянул на Козинцева живым, левым глазом. Правый, механистический, сердито жужжал, отстраивая фокус. Уголь Одинова огня за его линзами то разгорался, то пригасал в такт работе тончайшего механизма.

– Я думаю, не стоит пояснять, что причина, по которой вы сейчас находитесь здесь, Лавр Бенедиктович, является государевым секретом, а посему никакие разговоры о ней за пределами этих стен недопустимы.

– Вне всякого сомнения, Карл Иванович.

В узком кругу приближенных тайный советник призывал подчиненных избегать титулования согласно табели о рангах. Легкий налет неформальности придавал доверительности беседе за закрытыми дверями.

От сердца у Козинцева, которого звонок из приемной фон Брокка застал в ситуации несколько пикантной и даже щекотливой, изрядно отлегло. Он давно научился быть готовым к срочным вызовам под светлы очи начальства в любое время дня и ночи – равно как и к тому, что его способны отыскать в любом, даже самом неожиданном месте необъятного города. И если не въедливая секретарша тайного советника, то уж молодчики из фельдъегерской службы достанут его наверняка.

Поэтому Козинцев без удивления принял из рук бордельмаман эбонитовый наушник и, назвав сегодняшний пароль, спокойно выслушал телефонограмму. Однако всю дорогу до Микаэлева дворца Козинцев пребывал в некотором напряжении, которое попустило его только сейчас. В глубине души он опасался, что в злосчастном Шанхайском деле, закрытом и убранном под гриф совершенной секретности, обнаружились новые неприятные подробности – но нет, пронесло, хвала богам, пронесло.

Тогда, в Шанхае, не все прошло гладко, и далеко не все по завершении Восточно-Азиатской кампании остались невредимы. И даже в живых остались не все, пусть потери в агентурной сети и удалось свести к допустимому минимуму. Козинцев до сих пор нес груз вины за то, что на землю Отчизны вернуть удалось далеко не всех, – но фактов, подтверждающих то, в чем он корил себя весь этот год, до сих пор не появилось. Это был рок, фатум, судьба, игра богов или даже просто человеческий фактор, но ни в коем случае не вина исключительно и только лишь одного Лавра Бенедиктовича Козинцева, статского советника Третьего Отделения Его Императорского Величества Канцелярии. Но ему самому порой мнилось, что лучше бы уж была это именно его собственная, единоличная, как и ответственность, вина. Признав вину и приняв обвинения, он смог бы дышать свободнее, и та горечь, которую он ощущал все это время, получила бы наконец оправдание и объяснение, в которых Козинцев так нуждался. Это было бы искупление – за провал операции, за ребят, которые сгинули в клоаке многомиллионного города на самом краю света, за….