Однако земля была лишь первой целью крестьянского бунта, второй была — «Воля»! Ее определение дал в «Живом трупе» Л. Толстой: «свобода» — это нечто имеющее пределы, установленные законом; воля не имеет пределов…»^>{438} Н. Бердяев в этой связи отмечал, что: «в стихии русской революции действуют такие же старые, реакционные силы, в ней шевелится древний хаос, лежавший под тонкими пластами русской цивилизации…»^>{439} По мнению религиозного философа С. Франка: «Русская революция по своему основному, подземному социальному существу есть восстание крестьянства, победоносная и до конца осуществленная всероссийская пугачевщина начала XX века»^>{440}. По словам известного публициста М. Гаккебуш-Торелова в 1917 г. «мужик снял маску… “Богоносец”[37] выявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается»^>{441}.

А. Грациози назвал этот первый — либерально-буржуазный этап русской революции, начавшийся с февраля 1917 г., «плебейской» революцией: «Когда государство вступило в последнюю стадию своего распада, крестьяне тут же взяли инициативу в собственные руки. Программа их была проста: минимальный гнет со стороны государства и минимальное его присутствие в деревне, мир и земля, черный передел о котором грезили поколения крестьян… Они почти совершенно перестали платить налоги и сдавать поставки государственным уполномоченным. Все больше молодых людей не являлись на призывные пункты, многие солдаты стали дезертировать. Сверх того, за несколько месяцев крестьяне разрушили еще остававшиеся помещичьи имения, уничтожали владения буржуазии, а также большинство ферм, созданных в ходе столыпинских реформ»^>{442}.

Однако помимо инстинктивных требований «земли и воли», пугачевщины русский бунт двигался, и еще нечто большим, что придавало ему силу и моральное оправдание. Это большее заключалось в той неутоленной жажде правды, о которой писал ф. Достоевский: «Ищет народ правды и выхода к ней беспрерывно и все не находит… С самого освобождения от крепостной зависимости явилась в народе потребность и жажда чего-то нового, уже не прежнего, жажда правды, но уже полной правды, полного гражданского воскрешения своего…»^>{443} Однако жажду эту утолить высшие классы и сословия не спешили…

Не случайным в этой связи, было мнение лидера крупнейшей партии России того времени — крестьянской партии эсеров, В. Чернова, по словам которого, «Атмосфера революции была создана не столько пониманием материальных и экономических классовых интересов, сколько иррациональным ощущением, что дальше так жить нельзя. Революция казалась массам карающей рукой беспристрастного языческого божества мести и справедливости, метнувшей гром и молнию в головы земных врагов человечества; теперь это божество поведет униженных и оскорбленных в рай, а угнетателей и насильников отправит в геенну огненную»^>{444}.[38].