В Ольденбургском крае по сей день сохранились последние остатки пастбищного леса, и крестьянин по-прежнему выгоняет своих черно-белых коров пастись меж его стволами. В 1909 году, на Троицу, я отправился в путь, чтобы исследовать этот своеобразный «памятник природы»… Вскоре я подошел к Хазбруху[141], и, пробираясь через лес, уже издалека разглядел бурые громады огромных, тысячелетних дубов… Между дубами растут многочисленные и столь же древние грабы… Хазбрухский лес – памятник древнегерманского прошлого, он рассказывает о жизни наших предков больше, чем валы и стены. И как прекрасно, наверное, было в Германии, когда такой светлый лес простирался во все концы, а меж его высоких стволов неспешно бродили цветущие, здоровые пастухи со своими быками и коровами.
Судя по этой цитате, Хазбрухский лес для Гюнтера первичный – наследие эпохи Германна Херуска, имя которого по известным причинам звучало все чаще. Однако хотя Гюнтер и видел пасущийся в Хазбрухе скот, но не заметил, как влиял выпас на состав леса, не заметил следов регулярной и постоянной обрезки на деревьях, в сильнейшей степени завысил их возраст (им было не по три тысячи лет и не «далеко за тысячу лет», а максимум несколько столетий). Грабы были еще моложе, ведь они могли достичь солидной высоты только после того, как в XX веке прекратились крестьянские пользования. Однако вне всяких сомнений, пастбищный лес был наделен особым очарованием, влек к мечтам и, конечно же, был очень богат видами растений и особенно животных. Именно это, вместе с голословными утверждениями о возрасте деревьев, а также его «естественность» послужило для Гюнтера достаточным аргументом, чтобы назвать такой лес первичным и потребовать его охраны. Для современников Гюнтера и последующих поколений защитников природы XX века это было ясным и убедительным. Сосновые и еловые монокультуры стали вызывать протесты. Бедные видами буковые леса симпатиями также не пользовались, ведь буки, как видел Гюнтер в Хазбрухе, перерастали и заглушали дубы. Пустоши и светлые пастбищные леса, все более редкие в Германии из-за прекращения традиционного лесопользования, напротив, брали под охрану. Лесное хозяйство не могло согласиться с такой программой, ведь оно с XVIII века следовало исключительно принципу устойчивого пользования. Принцип этот, однако, обернулся против сохранения интенсивно эксплуатируемых ландшафтов, таких как пастбищные и низкоствольные леса, и уж тем более выгоны и пустоши: здесь в течение столетий древесина изымалась столь интенсивно, что деревья переставали расти, а то, что вырастало, топталось или поедалось скотом.
Это противоречие послужило началом постоянных конфликтов между лесоводами и сторонниками охраны природы. Кто есть подлинный защитник природы – тот, кто сажает лес (или восстанавливает, пусть даже в несколько ином виде) и ухаживает за ним, или тот, кто стремится к сохранению «исконного» ландшафта с его высоким биоразнообразием?
У сторонников охраны природы был и еще один, более опасный враг: охотник, убивавший животных, которых они защищали. Правда, в этом случае интересы «сторон» сходились в симпатиях к осветленным лесам: именно здесь биоразнообразие было наибольшим.