– Что – зазорно служить не всесильному Богу?

– Был бы всесильным – нахрена Ему служители? – возразил Курт и спохватился снова: – Простите, отец. Четверть часа назад я говорил с агентом.

– Интересный, судя по всему, был разговор, – усмехнулся отец Бенедикт, вновь посерьезнев. – Было решено, что ты останешься жить; разве плохо? Что виновный в гибели людских душ будет наказан, что…

– …тихий провинциальный священник погибнет.

– А откуда тебе знать, что это не было его целью в жизни? – пожал плечами духовник. – Может, он с детства мечтал стать мучеником и всю жизнь искал сто́ящего повода.

«Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что Господь ведет его по последней стезе» – вспомнились слова понурого служки; и деревянные четки в ладони… «Быть может, вы просто не пробовали?»…

– Может быть, – согласился Курт тихо, и наставник взглянул в его лицо пристально, словно увидя нечто, чего прежде в его духовном сыне не бывало. – Значит, он им стал. И – я знаю, что я видел. Поэтому…

– Да? – поторопил отец Бенедикт, когда он замялся, собираясь то ли с духом, то ли со словами. – Намерен написать рекомендацию?

– Намерен, – кивнул Курт решительно. – По представлению инквизитора процесс беатификации упрощается, я все верно помню? Если то, что он сделал, не чудо, если его деяние – не проявление святости, то что ж еще?.. Уверен, проблем с канонизацией не будет. Уже сейчас можно выслать в Хамельн кого-нибудь для сбора сведений о жизни отца Юргена; потихоньку, не говоря, для чего это делается, дабы никому не пришло в голову приврать.

– Рим упрется, – предупредил наставник, и Курт передернул плечами, отмахнувшись:

– Довольно пока того, чтобы он стал местночтимым, а там доберемся и до Рима. А сейчас – пусть добрые жители Хамельна в добровольном, разумеется, порядке скинутся на приличную часовню, посвященную святому мученику. Кроме прочего, местный священник, зачисленный в святые и принявший мучения ради спасения двух инквизиторов, несколько исправит отношение обитателей этого городишки к Конгрегации.

– Ты повзрослел, – вдруг тихо заметил отец Бенедикт, и Курт умолк, глядя в сторону, но чувствуя на себе пристальный взгляд духовника.

– Очерствел? – спустя мгновение тишины уточнил он с мрачной усмешкой, по-прежнему не встречаясь с наставником взглядом.

– Изменился, – возразил отец Бенедикт мягко. – Конечно, от шрамов грубеет кожа, от этого некуда деться, а их в твоей душе прибавилось… Но я не опасаюсь, что покров твоей души станет вовсе непроницаем. Пока я вижу лишь, что ты научаешься думать, делать и решать – сам, и наши беседы все более теряют свой прежний смысл.

– Вы… – он вскинул взгляд, и голос на мгновение осекся, – вы хотите… отказаться от меня? Передать другому духовнику? Я настолько не оправдал ваших надежд? Или…

– Нет-нет, – поспешно прервал наставник, улыбнувшись, – ты меня понял неверно. Я сказал, что они теряют прежний смысл, когда в беседах наших ты искал ответов, когда ждал совета, когда пытался выставить собственную душу на мой суд, – вот чего становится все меньше. Я от тебя не отрекаюсь, я тобой по-прежнему горжусь, но теперь наши беседы все меньше и на исповедь-то становятся похожи, а более – на рабочее совещание с увещеванием, причем не мною… Это, к слову, намек, майстер инквизитор: на исповедь не помешало бы, учитывая,