— Агнес, открой дверь, открой, говорю, чего заперлась, дура косоглазая.

Агнес открыла, и вскоре все стихло. Волков лежал в кровати за глаз держался. А народ в людской переговаривался, обсуждал происшествие тихонько. И все, за исключением Сыча, Брунхильду осуждали, даже и, не зная из за чего шум был. Последнее время, не любили ее. Даже брат Ипполит стал ее побаиваться. Уж больно заносчива стала девка деревенская.

Зимняя темень отползла, серым небо стало. Едва рассвело, а на улице было многолюдно, снега почти не было, только грязь, холодная серая каша. И народ уже пьян. Мальчишки и те уже пьяны. Праздник же. Рождество! У Южных ворот столпотворение, сотни и сотни празднично одетых и уже чуть выпивших, не смотря на утро, людей.

И музыканты тут. Пищат разнообразные флейты, барабанщики, разминаясь, нехотя как бы, бью в огромные военные барабаны. И трубы, длинные, медные, трубачи в яркой одежде балуются: нет-нет, да и дунет в нее, и заревет она. На поле в сражении, они конечно нужны, а тут в городе, кони пугаются, и хоть уши затыкай. Честные горожане в своих лучших одеждах распивают вино прямо на улице, и жены их пьют, не стесняются. И распятия в рост человеческий стоят, ждут своего часа, когда поднимут их и понесут. И иконы огромные, украшенные лентами. Тоже ждут.

Еган, на все это смотрел с открытым ртом, ему всю жизнь прожившему в деревне такое в диковинку. Кавалеру, всю жизнь прожившему в военных лагерях тоже все это в диковинку, да он рта не разевает, не по чину. Сидит в седле гордо. Доспех начищен, люди его в цветах его герба, Максимилиан и Роха еще и с гербами, успел пошить одежду портной, хотя и взял за нее безбожно, Роха штандарт Егану не доверил, пояснил:

— Сержант должен флаг нести.

А Максимилиан отобрал у Егана арбалет, и щит господина с гербом взял себе и копье, теперь все оружие держал при себе, как и положено оруженосцу. Он сидел на крупном мерине, и был горд. А деловые, трезвые мужички раздавали палки и колья, давали деревяхи самым крупным парням.

Волков на это смотрел с подозрением, не понимал, зачем это, а Брюнхвальд-старший говорил, видя его непонимание:

— Это что бы с других улиц, другие колоны не лезли вперед нашей. Вы кавалер в свары не лезьте, вам не по чину.

А он и не собирался, с чего бы ему с городским мужичьем на палках драться.

Наконец все вроде было готово, к нему подбежал бойкий мужичок и сказал:

— Господин, все готово, можно начинать.

Волков поднял руку, и заорал:

— Колонна!

Едва не сказал: «по четверо, за мной».

— Пошли!

И поехал на север по улице. А впереди его шагов на десять ехали Максимилиан и Роха с его штандартом и орали на всю улицу попеременно:

— Дорогу, кавалер Фолькоф едет и люди его. Дорогу.

А за ним ехали Сыч и Еган, в красивых одеждах его цветов, а за ними Брюнхвальд и его люди в доспехах и при оружии пошли.

Забили барабаны и литавры, заревели трубы, запищали флейты, распятия и иконы поднялись над головами и поплыли вслед за кавалером. И пошли и пошли люди. Так началось шествие в честь Рождества.

Когда на пресечении Складской улицы и улицы Красильщиков они встретили такую же колону. И когда люди из чужой колонны пытались выйти вперед, Роха и Максимилиан пригородили им дорогу конями и страшно орали: