Время между тем тянулось жутко медленно, а иногда останавливалось. В такие минуты не было слышно ничего, даже отдаленного лая собак. Сидишь себе, как оглохший, в полутемной комнате и тупо смотришь в окно, заклеенное крест-на-крест, – а там, оказывается, и облака застыли и недвижно повисли в воздухе. Я пытался читать. Обнаружил какую-то потрепанную книжку с пожелтевшими страницами и листал ее. Поверите ли, совершенно не помню, о чем она была. Томительная неопределенность, нараставшее нервное напряжение мутили рассудок.

Но вот вновь появился Доку и сказал, при каких условиях я могу быть освобожден. Боже, наконец-то!

Любимов должен принести извинение за тот январский эфир. Но как это сделать, как передать в Москву информацию об условии моего освобождения? «Дай номер телефона, мы свяжемся с ним», – сказал Доку и пригласил меня поужинать с ним.

Связывались с Любимовым долго. То есть вообще не было никакой информации, состоялся ли разговор и если состоялся, то чем именно он закончился.

В одну из ночей, полных различными предположениями, в доме у Доки появился сам Шамиль Басаев в компании нескольких соратников. Он разговаривал со мной запросто, как ни в чем ни бывало. После буденновских событий я виделся с ним два-три раза, один раз, помню, даже сыграл с ним короткую партию шахмат. Короткую, потому что я быстро проиграл и он не захотел больше играть со мной. Только в конце разговора Басаев спросил, что это я делаю дома у Доки. Я коротко объяснил. «Что-то этот усатый слишком много на себя берет в последнее время», – сказал Басаев. Его друг явно поддержал своего командира, хотя точно я не понял, что он сказал по-чеченски. «Ладно, – сказал Басаев, – все будет нормально. Скажем ему, чтобы и камеру тебе вернул». Камеру так и не вернули, но вскоре меня освободили.

За запретными воротами меня ждали мой старший брат Магомет, мои друзья – Керим Ахматов, Сергей Холодный, режиссер «Взгляда» и честный мой водитель Лёма. Начальство подарило мне неделю отпуска, которую я провел в Подмосковье в целебных пеших прогулках.

…Мы с Сашей Любимовым долго думали, как сдержать обещание и извиниться за тот злосчастный эфир и в то же время сохранить лицо и остаться при своем мнении относительно жестокого захвата заложников в Кизляре. Формулировка была найдена. И насколько я знаю, все остались довольны.

Ну, раз уж стали нормально кормить, значит скоро освободят! По всему было видно: наша драматическая эпопея близилась к концу. Мы так долго думали об освобождении, рисовали его в своем воображении, прислушивались и ковырялись в своих предчувствиях, гадали на промасленных картах, расшифровывали свои сны и привидевшиеся образы, что, видимо, развили в себе шестое чувство. Оно подсказывало нам, что ЭТО произойдет скоро. Такое ощущение поднимало настроение. А удерживать его помогало хорошее питание. Что ни говори, мы все-таки животные, и пища, пожалуй, первая из присущих нам потребностей. И нас кормили, как на убой, точнее, приводили в «товарный вид», а это означало, что «покупатель» созрел. Похитители договорились об условиях нашего с Владом освобождения.