– Мастер, – позвал из колеса Ляжка. – А у тебя… а у тебя…

– Ты хочешь спросить, есть ли татуировка у меня? Есть ли то, что меня охраняет?

Ляжка почтительно кивнул и чуть ли не просунул голову между прутьями.

– Достойны ли вы? – задумчиво сказал Перец.

– О да, монсеньор, – пискнул Ляжка из колеса.

– Дубина, – вздохнул Перец. – Монсеньор – это духовное звание, рыцарю же полагаются звания светские. Ну да ладно, я думаю, время пришло. Я покажу вам своего хранителя, только прежде вы должны омыть свои лица, дабы не осквернить этот образ своим подлым взором. Идите к луже.

Зимин хотел выразиться, но ругаться с утра было лень, он отправился к луже и стал умываться пальцем. Перец заметил это и посоветовал умываться в полную силу, в противном случае не видать Зимину охранной татуировки как собственных ушей.

Ляжка тоже выскочил из колеса и побежал к луже, и умывался хорошенько, даже тер щеки песком, Зимину стало даже как-то противно от такой старательности.

Они помылись и подошли к Перцу. Зимин вдруг с неудовольствием заметил, что количество фурункулов на плечах и спине Перца изрядно сократилось, видимо, физический труд шел ему на пользу. А может, фурункулов стало меньше оттого, что Перец их больше не злил своими расковыриваниями – инструменты-то у него изъяли.

Охранники на валунах заволновались, а потом один из них крикнул:

– Работать давайте! А то обеда не получите, блохастики.

– У нас вакации, – серьезно ответил Перец.

И пока охранники думали, что такое вакации, Перец торжественно размотал повязку на своем левом плече.

– Это портрет благородной дамы, – сказал Перец. – Чье имя высечено огненными буквами в моем сердце.

Зимин пренебрежительно взглянул на руку Перца.

Это был на самом деле портрет. Тончайшая работа, почти как фотография, только гораздо лучше. Светится.

– Этот портрет сделал бродячий художник, который однажды заглянул в Светлозерье. Я отдал за этот портрет шпагу с золотым эфесом в виде морского змея, вступившего в схватку с кашалотом. Художник работал над ним почти неделю, и всю неделю я не ел, а пил лишь росу, собранную гномами на лугах. Знаешь, это…

Перец рассказывал еще и еще, но Зимин его уже не слушал. Он смотрел.

Зимин смотрел и чувствовал, как окружающий мир, серый, болотный и вонючий, растекается добрыми яркими красками.

И еще он чувствовал, что в его жизнь проникло что-то новое, яркое, интересное и совершенно непохожее на то, что было раньше.

Потом Перец завязал портрет.

Так Зимин первый раз увидел Лару.

Они работали пять часов, потом были обед из картофельной баланды с сухарями и полчаса отдыха. Они лежали на земле и стравливали на спор вишневых клопов, которых Перец притащил с болота. Перец пребывал в аристократической тоске и гонял своего клопа вяло и отрешенно, Ляжка тоже особо не усердствовал, Зимин гонял нормально и поэтому всегда выигрывал. Играли они на щелбаны, но поскольку Перцу щелбаны бить было нельзя – ленники не могут бить щелбаны своему сюзерену, Зимин пробивал все щелбаны несчастному Ляжке.

– Скажи, мастер, а отсюда выбраться вообще можно? – спросил Зимин, воспользовавшись обрушившейся на Перца меланхолией и добродушным настроением.