Нинка открыла своим ключом. Долго шуршала в прихожей – тапки, халат. Потом загремела ведром, включила воду.

Аллочка отвернулась к стене и закрыла глаза. Вставать не буду! Видеть ее не могу!

А куда деваться? Без этой чухни она никуда. Приходится терпеть. Потому что не только неохота, а сил нет. Совсем нет. И температура эта проклятая опять шалит. Значит, надо звонить врачу. Понимает, что надо. И дальше тоже все понятно – анализы, уговоры, больница. И месяца на полтора, не меньше, как водится. А там опять снова-здорово – исколотые синие руки, измученный тощий зад. Больничные запахи – щей, тушеной картошки, туалета и лекарств. Никакой душ не поможет, запахи въедаются в кожу намертво – мочалкой не отодрать.

Сначала, как всегда, будет упираться, отказываться. Потом, когда совсем не останется сил, согласится. Канючить он будет долго, уговаривать сладко: «В последний раз, милая моя, обещаю – в последний».

Как будто она поверит! Как будто дурочка. Она все понимает – болезнь такая, что никогда не отступит. Никогда не сжалится. Терзать будет долго, бессмысленно терзать, безжалостно.

Пока сама не устанет. Болезнь такая – живут люди, не умирают. Даже передышки бывают – что правда, то правда. Долго можно прожить, до старости.

Соседи по палате радуются. Говорят – нам повезло, другие – чик, и нету! Сгорают за считаные дни. А тут! Гуманная такая сволочь, эта болезнь!

И еще – завидовать ей будут. Вон муж какой! Ходит каждый день! Авоськи носит – соки, лимоны, апельсины, пирожные. Хороший человек – сразу видно! Всем – по мандаринке, по конфетке. Всем – по слову доброму.

А уж на нее как смотрит! Прям любуется! А чем там любоваться, прости господи?

Да и бездушная какая-то, капризная, неулыбчатая. Ни с кем ни одним словом. Лежит – и в одну точку. А обратишься – как одолжение делает, как рублем одарит.

А в больнице тоже люди, между прочим, живут! И анекдоты травят, и про детей, и про мужей, и про врачей сплетничают. Про все и обо всем. Бабы – они везде бабы! На том и держатся!

Здесь – посмеются, там – поплачут. Губы подкрасят, ресницы – даром что больные. С врачом пококетничают.

Чаю вместе попьют, в складчину.

Только эта одна. В себе, глубокое погружение. Ну и черт с ней! Чести много!

Встать пришлось. Дура эта в дверь барабанит – влажная уборка. Кивнула ей, в халат завернулась, пошла на кухню. Чаю попила, газету пролистала.

Смотрит в окно. Раньше зиму любила. Снег, рябина, снегири. Сейчас мерзнет очень, знобко на улице. Да и дома мерзнет, и летом зябко – когда совсем тепло.

Смешно – все раздеты на улице, в сарафанах, в легких рубашках, а она в теплой кофте, в чулках.

А на море хочется! В Крым! В Ялту! В Алушту! На базар хочется! Прилавки, полные синих муаровых слив, янтарных груш с шершавой кожицей. Тронешь – лопнет, брызнет медовым соком.

Дыньку понюхать – у попки, у сухого хвостика. Закрыть глаза и медленно вдохнуть!

Арбуз разрезать – так, чтобы хрустнул и треснул в первую секунду, только воткнешь острый нож.

А кукуруза! Горячая – руки обжигает, посыпанная крупной серой солью! Сыры – местные, домашние, слоистые. Если с теплым чуреком!