Аллочка тогда жила в абсолютной уверенности, что ей крупно и несказанно повезло. Судьба подарила ей такого значительного человека! Столько лет счастья, столько лет любви.

Она и вправду не сомневалась, что была с ним счастлива, – именно это и спасало. И даже все беды ее, свалившиеся потом, после его окончательного ухода, принимала за плату и расплату – ну, за все же приходится платить! Плата за любовь, расплата за грех.

С замужеством этим… Леличка, Леличка постаралась. Остается надеяться, что искренне.

Да нет, конечно, – искренне. Какой ей, Леличке, с того навар? Просто жалела, и все. В больницу тогда к ней ездила, фрукты возила, соки. Врачей строила, деньги раздавала. На такси ее оттуда забирала, неделю держала у себя.

А потом посоветовала. Да нет, не посоветовала – почти приказала:

– Выходи за него! Иначе – пропадешь!

С рук сбыть ее хотела Леличка. Вот в чем дело! Что с ней возиться! Леличка любила бывать благородной. Но недолго и без особых затрат. А может, лучше чтобы пропала? Чтобы безо всех этих мук…

Нет, понимала все. Хороший человек, надежный. Любит до смерти, не оставит в беде. Но руки и запахи, речь простонародная, шуточки дурацкие, прибауточки. А рубашки в розовый цветочек? А одеколон «Шипр»? А это цыканье зубом после еды, спичка во рту…

– Привыкнешь! – сердилась Леличка. – Тоже мне, барыня! Королева Австрийская. Кошкой у ног того терлась, мурлыкала. На перебитых лапах вокруг него вилась, скакала. Теперь перед тобой попрыгают, помурлыкают. А ты – живи, коль с того света вытащили! Живи и радуйся! Шанс это последний. Больше таких дураков не найдется, не жди. Оглянись – молодые в невестах поголовно. Молодые и красивые. А ты в свои тридцать пять – уходящая натура. Еле ноги держат. Выскобленная изнутри, пустая.

Это правда – пустая. Все правда: и больная, и нищая, и никому не нужная. Так и досидишь одна, если в окно не сиганешь. А тут – муж. Семья. Опора тут. И довольно сытая жизнь к тому же.

Ладно, договорились. Заключила пари с дьяволом. Вот и платит. Опять платит. Тогда – за любовь, теперь – за ненависть. Впрочем, это громко слишком, слишком громко. Не за ненависть – за нелюбовь. А какая разница? Платит – и все. Своей, кстати, жизнью, телом своим. Душой – один сквозняк. Хотя и это слишком громко. Про тело – уж точно. Он здоровый мужик, крепкий, ладный. Даже жалко его временами – ведь как милостыню, как подачку. Как собаке – кость.

Он, дурной, и этому рад. Всему рад. Всему, что с барского стола свалится. Может, потому, что тоже – убогий?

Ну и хорошо! Два убогих больше, чем один. Короче – битый небитого везет. Или, точнее – битый битого. Только ему это зачем? За чужие промахи и ошибки расплачиваться?

А нравится ведь! Тогда – извольте. Получите. В полном, так сказать, объеме и без прикрас!

Приятного вам аппетита!

Только не подавитесь!

А она, Аллочка, чиста – ничего не обещала и не навязывала. Что переживать? Она свое отпереживала.

Как будто!

Утром – на кухню. Скорее! Кофе в медную турочку, кашку геркулесовую. На воде бы надо, а он – чуть-чуть молочка и сахарку. Потому что жалел. Невкусно потому что. Сам – потом, попозже. После нее. Ей не нравятся эти яйца зажаренные, эта колбаса. Про колбасу вообще говорит, что это пища для собак.