Теперь уже не услышишь… Раньше надо было… А вот – не собралась… За всю жизнь не собралась.

Ему сказали, что Аллочка его умерла на рассвете. Он заглядывал врачу в глаза и твердил одно:

– Не мучилась?

Нет, не мучилась. Лицо спокойное. Даже морщины разгладились. Даже что-то вроде улыбки…

Ему стало легче. Значит, не мучилась… Или так – отмучилась. Потому что мучилась раньше. При нем. Что он, дурак? Не понимал?

Все понимал! И жалел ее сильно! Вот ведь мука какая – жить без любви!

Бедная моя, бедная! И он, и несчастья ее прошлые, и болезнь эта проклятая…

Терзали мою девочку, терзали. Кромсали, мучили – все старались на свою сторону перетянуть. Кто сильнее? И он старался. Надеялся. Что сильнее тех несчастий и болезни окажется. Победит. И будет она при нем.

Не получилось, не смог. Кишка тонка, как говорил батя. А ведь как старался!

И обидно было, что говорить. Временами так скрючивало от тоски, хоть волком вой.

Да что про себя говорить! Он-то любил! Ему-то – такой подарок! Заслужил разве?

Нинка от счастья задохнулась – так скоро? Даже она не ожидала, что так удачно. Теперь – действовать! Теперь – вперед! Поминки там, похороны – все на себя. Чтобы он чувствовал – без нее никуда. Все – она. Укроет, прикроет, утешит. В этом деле она – спец, профессор!

Обои пошла смотреть. Понравились в полосочку. Нарядные, свеженькие, голубое с розовым. И в цветочек ничего. Веселенькие. Эти в спаленку можно. А те – точно, в зал. И к ним занавески – шелковые, блестящие. Чтобы богато и глаз радовало.

Ладно, с обоями подождем. Столько ждали…

Терпение у нее будь здоров! Деревенское терпение, здоровое. Мамка еще учила покойница: «Карауль, доча, карауль. Счастье свое, удачу».

Дождалась. Сама не верит, что дождалась.

И правда – лицо было спокойное. Тихое такое лицо. Словно все поняла она перед этим и успокоилась. Словно отпустило. Словно все свои проблемы разрешила.

И он успокоился – видел, что ей хорошо. Чувствовал это. Волосы поправлял, кружева на платье. Следил, чтобы цветы – рядом, около, вокруг. Чтобы не на ней. Чтобы ей не тяжело было.

Вот так, хорошая моя, вот так, любимая.

Попросил всех из зала выйти, чтобы побыть с ней наедине – в последний раз. Все переглянулись – подружки ее, так сказать. Усмехались: что с него, с лакея, взять? Ну-ну! Посиди и побудь! Заслужил, верный пес.

А ему до них…

Сел на колченогий стул, взял ее руку. Ну и поговорил. Про себя. Сказал все, что хотел. Не для посторонних ушей. Семейный разговор – муж и жена. Спасибо, сказал, и прости. Что еще скажешь?

И она ответила – теми же словами. Он услышал.

Нет, не рехнулся и не помешался – он для этого был слишком нормален. Здоровая кровь.

Хорошо, что без свидетелей. Просто услышал, и все.

Вот тогда-то и попрощались – окончательно.

Поминки быстро свернулись – у всех дела, у всех заботы. Тетки непьющие, немолодые. Все заторопились домой. У кого мужья, у кого дети. А кому просто домой охота.

Удивлялись на вдовца – собран, сдержан, сопли не распускает. Все эти кумушки про него знали. Решили – ну, правильно, справедливо. Человеком оказался порядочным – за больной женой ходил, как мама родная ходить не станет. Долг свой выполнял, как солдат под присягой. И сколько лет! Нес свой крест спокойно, с достоинством. А ведь тяжелый крест, тяжелый. Аллочка, хоть и их подруга, но справедливости ради… Его даже простили сразу и за все – за то, что не их поля ягода, за то, что простоват, грубоват, необразован. Не пара, конечно… Но уж раз так случилось…