– …Только она не психопатка. Не извращенка и не любительница группового секса.

– И не клептоманка?

– Нет.

Я не могу поручиться ни за одно из своих высказываний.

– А как она относится к Земфире?

– Никак.

– И… И ты ее любишь?

– Очень. Безумно. Страшно. До потери пульса. С ума по ней схожу.

Лягушонок запускает в меня гелем для душа. Тренировки на Муки напрасно не прошли, и мне пришлось бы туго, но реакция меня не подводит. Я, как заправский ватерполист, наполовину выскакиваю из воды, перехватываю летящий прямо мне в голову гель и отправляю его обратно.

Есть!

Тяжелый пластик попадает Лягушонку прямо в физиономию, из носа фонтаном брызжет кровь, картина не из приятных. Кровь действует на соплячку отрезвляюще. Она не визжит, подобно Муки, она переносит боль молча.

– Твоя девушка красивая? – спрашивает Лягушонок окровавленным ртом.

– Очень.

– А я?

Стоит ли мне отвечать на провокационные вопросы? Тем более что и я, и Лягушонок знаем ответ: нет ничего, что могло бы привлечь в соплячке, – даже ее вызывающая некрасивость. Некрасивость без изюминки, не облагороженная сочинительством crimi, исполнением джазовых импровизаций, вождением вертолета и легких самолетов, даже сноуборд ей не по зубам.

– Ты? Ну… Ты русская. Этого мало?

– Этого достаточно.

До сих пор соплячка лыбилась. Теперь она улыбается. Ее улыбка похожа на улыбку Билли, когда я сообщил Билли, что верю в ее будущую славу. Это улыбка благодарности. У Билли – ничем не замутненная, у соплячки – приправленная ярко-алой детской кровью.

– Я бы хотела написать книгу, но не буду, – сообщает соплячка.

– Почему?

– Потому что мамахен их пишет.

– А ты их читаешь?

– Еще чего. Я их и в руки не беру!..

– Надо бы смыть кровь, – советую я соплячке. – Не очень больно?

– Не очень. Даже приятно.

Соплячка наклоняется к воде, зачерпывает ее горстью и ополаскивает лицо, при этом несколько красных капель падают на поверхность, ничего нового к цвету воды (по-прежнему розоватой) они не прибавляют. Хотя…

Они и не расплываются.

Не исчезают. С соплячкиной кровью происходит то же самое, что и с кровью всех остальных: она живет своей тайной жизнью.

Она оставляет знаки.

Вот и сейчас капли, упавшие в воду, сбиваются в стайку, вытягиваются стрункой, извиваются змейкой. Болотной гадюкой, так будет вернее. Я как будто бы вижу ее голову, приподнявшуюся над водой. Поблизости нет камышей, поблизости только я, вот гадюка и устремляется ко мне. Интересно, видит ли это соплячка?.. Если бы я был один, я бы уже давно выскочил, перемахнул через бортик ванной. Но делать это в присутствии Лягушонка – хуже не придумаешь. Не хватало еще быть осмеянным соплячкой за излишнюю мнительность.

– Ас папашей у тебя такие же теплые отношения?

– Ну-у… – Лягушонок морщит лоб. – Он швед, а я русская. Какие у нас могут быть отношения?

– Но ведь ты тоже наполовину шведка.

– Ха-ха. Это худшая моя половина, и я предпочитаю о ней не вспоминать.

Пока я заговариваю Лягушонку зубы, болотная гадюка приблизилась ко мне вплотную. То ли кровь соплячки, из которой она состоит, чем-то кардинально отличается от той, что я уже видел, то ли воображение мое разыгралось не на шутку, но теперь это и правда гадюка. Без всяких скидок на фантасмогоричность происходящего. Она реальна, реально ее тело, слегка погруженное в воду, переливающееся всеми оттенками красного… Как называлась картина, подаренная мне барменом «Че…лентано»?