– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Потому что та кассета сгорела вместе с автомобилем Раньери. А без нее правосудие никогда не восторжествует.

– Грустное стечение обстоятельств, – заметил Альтьери саркастически.

Маркус снова взглянул на видеомагнитофон, стоящий под плазменным телевизором:

– Видеофильм сделали по вашему заказу, не так ли? Вы не могли удовлетвориться смертью жены. Нет, вам нужно было это видеть. Даже рискуя выставить себя на посмешище: муж уехал за границу, а жена обманывает его под семейным кровом, в супружеской постели. Пусть себе смеются, пусть развлекаются – ведь вы в конечном итоге отомстили.

– Вы никак не можете понять.

– Зато могу поразить вас. Для вас Валерия была наваждением. Развода было бы недостаточно. Вам бы не удалось ее забыть.

– Она была из тех женщин, которые сводят с ума. Некоторых мужчин притягивают подобные создания. Хотя с самого начала ясно, что, связавшись с такой, погубишь себя. Вся их нежность, вся любовь – притворство, объедки с чужого стола. И в какой-то момент понимаешь, что еще можешь спастись, жениться на женщине, которая тебя полюбит по-настоящему, завести детей, семью. Но в тот момент нужно сделать выбор: или ты, или она.

– Зачем вам понадобился эффект присутствия?

– Чтобы поверить, будто я сам убил ее. Вот что я хотел испытать.

Чтобы она не возвращалась эхом приятных воспоминаний или горестным сожалением, подумал Маркус.

– И вот, время от времени, оставаясь один в доме, как сейчас, вы садились в это красивое кресло, наливали в бокал коньяка и ставили кассету.

– От наваждения трудно отделаться.

– И всякий раз, просматривая кассету, что вы испытывали? Наслаждение?

Гвидо Альтьери потупил взгляд:

– Всякий раз я жалел… что не убил ее сам.

Маркус покачал головой, он испытывал гнев, и это не нравилось ему.

– Раньери нанял исполнителей, возможно случайных людей из преступного мира. Надпись кровью – работа дилетантов, но с тем символом на паласе вам повезло. Просчет, благодаря которому можно было бы обнаружить наличие видеокамеры, неожиданно сыграл вам на руку, запутав следствие. – Маркусу стало смешно: ведь и сам он подумывал о сатанизме, в то время как в действительности дело оказалось куда более тривиальным.

– Но вы-то все поняли.

– Собаки не различают цветов, вы знали об этом?

– Конечно знал, но какая тут связь?

– Собака не может увидеть радугу. И никто никогда не объяснит ей, что такое цвета. Но вы, как и я, знаете, что существуют красный, желтый или голубой. Кто сказал, что у людей не так? Вдруг есть вещи, которые существуют, хотя мы и не можем видеть их? Например, зло. Мы познаем, что оно есть, когда оно проявляется, когда уже слишком поздно.

– Вы способны познать зло?

– Я способен познать людей. И различить знаки.

– Какие знаки?

– Босые ножки, идущие по крови…

– Раффаэле не должен был остаться в доме той ночью. – Альтьери досадливо поморщился. – Его должны были отправить к матери Валерии, но та заболела. Я не знал.

– Но он остался в доме. На целых двое суток. Совсем один.

Адвокат умолк, и Маркус понял, что правда причиняет тому боль. Хорошо, что этот человек хоть частично может испытывать чувство, по-человечески узнаваемое.