Обобранные деревни вымирали. Добавился неурожай. Государь взамен разорённых давал опричным новые поместья — до трёх раз. Теперь всё это кончилось, опричные остались при своих опустошённых землях. Скоро выжившие крестьяне узнают о февральском указе и разойдутся кто куда.

Присматриваясь к Злобиным дружкам, Неупокой решил, что все они, за редким исключением, хозяева никудышные. А жить им хочется богато, ярко и поближе к власти. Не ради неё самой — чистое властолюбие, как редкая болезнь, поражает немногих, — а потому, что власть — это кормушка, множество житейских привилегий. Отсюда и жестокость. Вот и всё.

Не всё. Человек редко живёт одними низменными побуждениями и жалкими земными благами — деньгами, жратвой, вещами. Всё это он преображает в святые и высокие идеи — справедливость, мечты о лучшей жизни, доблестные порывы к жирной земле соседей... Рядовая опричнина шла незатейливым путём. Если ты хочешь отнять имение у соседа, восплачь о царстве справедливости, где все равны перед великим государем, а он любит и отличает только «простых умеетных воинников». Да сочини историю, как к государю, совсем запутавшемуся в делах, не знающему, как оборониться от врагов, явился обыкновенный сын боярский и, пока дьяки да отолстевшие бояре ломали себе головы, разом покончил со всеми бедами страны...

В кабаке Штадена говорили много опасного и лишнего, на взгляд Неупокоя. Видимо, множество ногайцев создавало у простодушных пьяниц впечатление, будто они не совсем в России, а где-то на окраине степи... Многих ногайцев Штаден пускал в дворянскую «залле» — те клялись, что они мурзы или дети мурз, и подтверждали это богатыми одеждами и щедрой платой. Кроме того, ногайцев болтуны не опасались, они по-русски понимали в пределах «давай-купи-продал-обманывал», где уж им вслушиваться в мечтательную философию опричников. Те сами плохо понимали себя.

Для утешения звучали здесь и страшноватые воспоминания о новгородском погроме.

Разорить город — четверть дела. Опричные отряды пошли громить окрестности. В лучших традициях Великого Новгорода местные дворяне объединились против погромщиков. Выручая один такой отряд, Штаден с полусотней опричников ворвался в усадьбу. На крыльцо господского дома выбежала хозяйка. Она хотела пасть на колени перед Штаденом, чтобы он пощадил детей, но, заглянув в его насквозь прозрачные глаза, чему-то ужаснулась и бросилась назад. Он достал её топором вдоль спины... «Потом я познакомился с её девичьей, — вспоминал он. — Велел стать строем, как драбы на смотру, а подолы рубах...»

Штаден был невысокий, ловкий, белокурый и быстроглазый вестфалец. По-русски говорил смешно, хотя и без запинки. Он был неглуп, но в светло-серых его глазах не виделось ни искры доброты или сомнения, а смех его был так же холоден, как и его жестокий, рассудочный разврат.

Неупокой подумал, что русский человек, успев наделать столько гадостей, непременно захотел бы покаяться хоть глупому иосифлянскому попу. Генрих не станет каяться. Он получил «вича» за Новгород, теперь он — Генрих Володимирович.