Малюта зря боялся, что вести режут государя по живому. Иван Васильевич давно уже перекипел и убедил себя, что всё, о чём болтали перебежчики, кануло в прошлое с отменой опричнины. Он, государь, снова объединил страну перед опасностью. Следы вражды остались, выявить их — забота тайных служб. Василий Умной станет землю рыть, чтобы отличиться.

Вести с Поволжья, от того же Афанасия Нагого: «Пришёл в Крым ногаец Каштивлей-улан, говорит, что был с ногаями в Москве, виделся с луговыми черемисами Лаишем и Ламбердеем. Они послали к царю, чтобы шёл к Казани, а они все пойдут с ним, ждут его приходу».

И — о Девлет-Гирее.

Сам он не рвётся в бой. Он уже показал однажды, когда турецкие отряды шли на Астрахань, что не торопится служить султану. Войны хотят мурзы.

   — Ещё говорят, государь, — злорадно докладывал Малюта, — что у него, царя, из заду черева вылазют. Мучит его кила. От страху или огорчения защемляет...

   — А больно? — быстро спросил Иван Васильевич.

   — Вроде клещами, — со знанием дела оценил Скуратов.

Иван Васильевич засмеялся с нечаянным визгом. Похмельное страдание отошло совсем.

   — Малюта! — велел Иван Васильевич. — Ты помоги Умному.

Скуратов поклонился. Тень укрыла его отёчное лицо. Иван Васильевич смотрел на белую, как тесто, плешь Малюты и думал, что Скуратов непременно станет мешать Умному. Он заведёт своих людей в татарских слободах, станет перехватывать «посылки», упущенные людьми Умного. Так должно быть. Долгий опыт царствования показывал, что полагаться целиком на одного из исполнителей нельзя. Успеха достигает тот правитель, который предусмотрит неумение, недобросовестность исполнителей самых высоких чинов. Правда, за Колычева — его наследственная истовость в работе и опыт пограничной службы. Надо пригреть Умного.

Хозяйственный доклад Дмитрия Ивановича Годунова, главы Постельного приказа, Иван Васильевич слушал уже устало, невнимательно. В деньгах, снабжении дворца, в тонкостях обихода он целиком полагался на Годунова. Он с облегчением отпустил всех, кроме Бориса, чья очередь была дежурить у порога опочивальни.

На сон Иван Васильевич то слушал бахарей-сказителей, то, как сегодня, Борис читал ему по-русски и по-гречески древние сочинения и повести. Плохо ученный с детства, Борис Годунов выучил греческий язык по указанию государя. Читал он медленно, часто не понимая слов, что позволяло Ивану Васильевичу показывать свою учёность.

Читали «Бревиарий» Никифора Константинопольского — о страшной борьбе за власть в далёкой Византии, о бедствиях народа и царей. Ужинать не хотелось, Иван Васильевич велел подать тёплого вишнёвого мёду — себе и Борису, чтобы у того голос размягчило. Ивана Васильевича знобило, ему приятно было лечь, укрыться мехом и слушать про чужие ужасные дела.

Страж за окном ударил в доску. Темнеющие окна казались влажными, в тревожной синеве угадывалось отдалённое движение весны, древесных соков, таяние снегов. Борис читал, как говорили об узурпаторе Фоке: «Персы наносят нам ущерб извне, Фока же изнутри вредит больше». Иван Васильевич негодовал и изумлялся терпению греков, радовался, когда Ираклий казнил Фоку: «Правую руку отрубили до плеча, отрезали срамной член, и все повесили на шестах, а труп поволокли по Бычьей площади...» Иван Васильевич и в сказках, и в письменных сказаниях обострённо чувствовал несправедливость, радовался торжеству добра и никогда, вопреки опасениям Бориса, не принимал намёки на свой счёт.