— Здравствуйте, месье Франсуа.

— Здравствуйте, мадам Фламан.

О ней он уж совсем забыл! Она раскраснелась, была очень взволнованна, прижимала руки к груди, смотрела на него большими влажными глазами. Несомненно, это она поставила розы на письменный стол.

— Если б вы знали, как все были потрясены, когда случилось несчастье! Вы уже совсем выздоровели?

Донж повернулся к ней спиной и пожал плечами. Он впитывал в себя запах дома, особенно своего кабинета, чуть затхлый, неповторимый. Солнечные лучи — и те по-особому проникали сюда сквозь низкие окна, по-особому отражались от полированной мебели. На стене, прямо под черно-золотым футляром часов в стиле Луи Филиппа, дрожал маленький солнечный зайчик, который интриговал Франсуа в детстве.

После полудня зайчик перемещался на другую стену и полз по фотографии, изображающей съезд фабрикантов-кожевников в Париже. На снимке был и отец Франсуа; он стоял, скрестив руки на груди.

— Феликс, универмаги Нанси расплатились?

— Пришлось выколачивать, но теперь все в порядке.

Кабинет — единственная комната в доме, где ничего не изменилось. У Донжей были в разных филиалах оборудованные по-современному кабинеты, но этот, еще отцовский, как бы олицетворял отправную точку всей деятельности братьев. Стены были оклеены давно пожелтевшими обоями в полоску. Франсуа сохранил письменный стол отца, покрытый темной кожей, с лиловыми чернильными пятнами. Над столом висела полка с отделениями для папок.

Прямо перед собой Франсуа повесил портрет отца: длинные усы, густая шевелюра, жесткий крахмальный воротничок и черный галстук, который ремесленники повязывали, наряжаясь по-праздничному. Раньше фотография отца висела в спальне на одной стене с портретом матери.

Затем в дом вошла Беби и заговорила о его обновлении…

Словом, портреты были перенесены в кабинет — фотография матери висела на другой стене, напротив стола Феликса. Стулья с плетеными сиденьями, которые, сколько помнил Франсуа, всегда стояли здесь… Запах…

Франсуа медленно — он не мог сделать это сразу — вступал во владение своим домом, проникался его атмосферой, обретал в нем себя — и вдруг этот запах…

— Я положила на стол письмо — оно лично вам.

Мадам Фламан, черт возьми! Он забыл запах своей секретарши. Мадам Фламан, полная рыжеволосая женщина с живыми глазами, влажным ртом, высокой грудью и крутыми бедрами была очень потлива.

Не из-за нее ли в самом начале…

Конверт, присланный из Довиля,[8] был надписан почерком Ольги Жалибер, но Франсуа не спешил его распечатывать. Феликс за своим столом разбирал утреннюю почту.

Как-то месяца через два после свадьбы, тоже утром, Беби в легком шелковом платье спустилась к мужу в кабинет.

— Можно?

Феликса не было… Мадам Фламан сидела на своем месте. Она быстро, может быть, слишком быстро, встала, поклонилась и направилась к двери.

— Куда вы? — спросил Франсуа.

— Я полагала…

— Останьтесь. Что случилось, малышка?

Беби раньше почти не бывала здесь и теперь внимательно рассматривала обстановку.

— Я просто зашла поздороваться с тобой. А, вот ты где развесил портреты!

Он заметил, что, проходя мимо секретарши, жена нахмурилась — наверно, ее шокировал запах.