— Маленькую лодку, и чтобы только мы двое.

Наконец, они ее отыскали. Лодка оказалась тяжелой, весла были какие-то странные — все время выскакивали из уключин. Стояла жара. Беби, сидевшая на корме, опустила руки в воду — точь-в-точь почтовая открытка. Ловцы морских ежей с любопытством поглядывали на них, и они чуть было не столкнулись с возвращавшееся в порт яхтой.

— Вы сердитесь? На Босфоре мне случалось одной брать вечером ялик и плыть, пока не наступит ночь.

Ну, конечно! На Босфоре!

— Если устали, вернемся.

Ему хотелось выпить чего-нибудь в баре, но она уже вошла в лифт. Даже лифтер насмешливо улыбался. Было десять утра.

— Вас не пугает этот ослепительный свет, Франсуа? Мне кажется, море смотрит на нас.

Море смотрит!

Ладно! Он опустил решетчатые ставни. Все в комнате, даже тело Беби, казалось разрезанным на тонкие ломтики.

Целоваться она не умела. Губы ее оставались инертны. Честно говоря, соприкосновение губ, вероятно, представлялось ей обрядом, может быть, необходимым, но варварским.

Она ни на секунду не закрывала устремленных в потолок глаз, и порой по ее побледневшему лицу как бы пробегала болезненная дрожь.

Что он говорил тогда? Что-то вроде:

— Вот увидите: через несколько дней…

Она пожала ему руку влажными пальчиками и прошептала:

— Конечно, Франсуа.

Так говорят, чтобы доставить человеку удовольствие, не дать ему почувствовать себя слишком несчастным. Ее маленькие груди, не дряблые, но и не упругие, ямочки над ключицами…

Не зная, что делать дальше, Франсуа встал и в пижаме подошел к окну. Поднял ставни, закурил. Если бы он мог, если бы осмелился быть самим собой, то вызвал бы официанта и заказал портвейну или виски. Солнце освещало постель. Беби натянула одеяло, уткнулась лицом в подушку. Он видел лишь светлые волосы. Тело ее вздрагивало, и он догадался:

— Ты плачешь?

Он впервые сказал ей «ты» тоном покровительственным и вместе с тем недовольным. Ему внушали отвращение сентиментальность, дурацкая прогулка на лодке, все, что усложняет простые и естественные вещи. Раздражали устремленные в потолок глаза, теперь — слезы.

— Послушай, малышка, тебе надо отдохнуть. Спустишься вниз через час-другой, и мы позавтракаем на террасе.

Когда Беби спустилась вниз в кремовом платье с воланами, в котором выглядела молодой женщиной и девушкой одновременно, она казалась особенно хрупкой, особенно серьезной с лица, особенно сдержанной в движениях. Беби заставила себя улыбаться. Мужа она нашла в баре, где он только что заказал коктейль.

— Вы были здесь! — выдохнула она.

Почему в этих трех словах ему почудился упрек? Почему она бросила беглый взгляд на папиросу?

— Я ждал вас. Вы спали?

— Не знаю.

В нескольких шагах почтительно ждал метрдотель.

— Мадам угодно завтракать на солнце или в тени?

— На солнце, — ответила она и тут же спохватилась: — Если вы предпочитаете, Франсуа…

Он предпочитал тень, но промолчал.

— Я вас разочаровала?…

— Нет, что вы!

— Простите меня.

— Почему вам так хочется об этом говорить?

Франсуа поднял голову. Он с аппетитом поглощал закуски.

— Я не голодна. Пусть это не мешает вам завтракать, но меня не заставляйте. Вы сердитесь?