Б.Малиновский с подобными представлениями о любви во «всех более высоких цивилизациях» вполне согласен: «И это робкое эгоцентрическое обожание, и это крайнее творческое превознесение вечно женственного начала — Беатриче или Гретхен, доводящие мужчину до ощущения божественного присутствия представляют собой реальный тип западной любовной истории, ставший эталонным для величайших произведений искусства, но характерный также и для многих других произведений, не наделенных такой силой самовыражения.

Человек с улицы, испытывающий то же самое потрясение, не пишет сонетов, но тем не менее окружает объект своего сильного чувства экзальтацией и поклонением, хотя и более сдержанными»{135}.

Итак, по Малиновскому, что в Европе, что на Тробрианских островах «любовь обрушивается вследствие пер­вого потрясения, вызванного красотой и обаянием личности»; при этом в Европе творческих личностей она доводит до «ощущения божественного присутствия», а «человек с улицы окружает объект своего сильного чувства экзальтацией и поклонением». Посмотрим теперь, до чего доводит то же самое потрясение человека с Тробрианских островов.

«Обратимся к среднему меланезийскому юноше, который ув­лекся девушкой, недоступной ему в силу родственных табу, об­щественного положения или слишком большой разницы во вне­шних данных. В этом юноше первое впечатление также вызывает эстетическую и чувственную реакцию, которая преображает выз­вавшую ее причину в нечто желанное, ценное и заслуживающее всемерных усилий. Но ощущения загадочности, желания поклоняться на расстоянии или просто иметь возможность находиться в присутствии объекта желаний здесь нет»{136}.

«… В тробрианском ухаживании нет окольных путей; не ищут эти люди и полноценных личностных отношений, когда сексуальное обладание становится только следствием их. Просто и непосредственно просят о встрече, не скрывая намерения получить сексуальное вознаграждение. Если приглашение принимается, то удовлетворение желания молодого человека исключает романтический настрой, стремление к недостижимому и таинственному. Если же приглашение отвергается, то это не составляет особой личной трагедии, так как юноша с детства привык к тому, что его сексуальные импульсы наталкиваются на несговорчивость некоторых девочек, и он знает, что другая любовная связь исцелит такого рода болезнь надежно и быстро»{137}.

При этом для влюбленного тробрианца повышенное сексуальное влечение к одной из девушек вовсе не исключает таких же точно, лишь немного послабее, одновременных влечений и к другим. «Полноценных личностных отношений» он не ищет, и если желаемое удовлетворение он получил, то «романтический настрой» у него пропадает, еще не возникнув, а если его отвергают, он ничуть не страдает и легко меняет объект своей привязанности.

В отличие от тробрианской, в «нашей» любви иначе. Все философы повторяют примерно одно и то же: «Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по преимуществу…»