— Учись, пока мы живы! — смеялись Сарычев и Вяткин. — Ты же с нами на одной бригаде работаешь, тебе и карты в руки.

Кроме Адаева, никто из водителей с ними работать не соглашался. И, вообще-то, не без оснований. Трудно было выносить в течение суток веселье Сарычева и Вяткина. К примеру, едет машина ночью по кольцевой на скорости сто километров в час. И вдруг Вяткин в салоне громко кукарекать начинает. Вздрогнешь от неожиданности, да и въедешь в столб или еще куда. А это Вяткин просто хотел сказать, что уже час ночи — время первых петухов. Или вдруг на ходу в машине начинается странный и очень пугающий стук, кажется, будто она сейчас рассыплется. А это Сарычев металлических шариков в круглую железную банку из-под чая насыпал и в салон подкинул. Машина едет, банка по полу катается, на ухабах подпрыгивают, шарики стучат, водила дергается, а Сарычеву весело. Только флегматичный Адаев, которому дома, по его выражению, «сверлило мозг пять дрелей» (жена и дочери), мог снисходительно относиться к подобным шуточкам и вообще мог уживаться с раздолбаями.

Сам Адаев никогда не шутил, не умел, хотя однажды Сарычеву с Вяткиным показалось, что он чему-то научился. Ехали на вызов, но вдруг Адаев резко затормозил, гаркнул: «Вылезайте! Сейчас взорвемся!» — и выскочил из машины. Сарычев с Вяткиным и не подумали вылезать, они на такие примитивные розыгрыши не велись. Но когда принюхались, выскочили как ошпаренные. Машина минуты три горела тихо, а потом друг за дружкой взорвались бензобак и кислородный баллон.

— А мы думали, что ты прикалываешься, — сказал Адаеву Сарычев, созерцая догорающий автомобиль.

— Ну я же не такой идиот, как вы, чтобы так шутить, — ответил Адаев.

Сарычев с Вяткиным не обиделись. Они вообще ни на кого не обижались. Атрофированная обидчивость — непременная составляющая легкого отношения к бытию.

На вызовах у Сарычева с Вяткиным иногда случались конфликты. Не так часто, как у подстанционного грубияна-энцефалопата доктора Бондаря, который вместо: «Здравствуйте, вызывали?» — говорил: «Ну что? Нажрались и решили поразвлечься?» Но и не так редко, как у идеального доктора Петрова, лелеющего мечту о великой скоропомощной карьере — от выездного врача до главного. Если недовольные пациенты интересовались фамилиями Сарычева и Вяткина, то слышали в ответ:

— Доктор Розенкранц.

— Фельдшер Гильденштерн.

Подстанция обслуживала спальные районы, в большинстве своем населенные простым рабочим людом. Пациенты записывали фамилии, не чуя подвоха. Если было нужно, Сарычев и Вяткин могли повторить фамилии по слогам. Даже несколько раз. Но тем не менее фамилии безбожно перевирались. Получив жалобу на Розенблюма и Гильдяева, заведующая подстанцией не утруждала себя выяснением того, какая именно бригада в ту смену была по тому адресу. Она вызывала в свой кабинет Сарычева с Вяткиным, грозно стучала кулаком по столу, объявляла выговор, лишала премии, а под конец горестно вздыхала:

— Наказание мое! Ну когда же вы повзрослеете?

Обоим «раздолбаям» было немного за тридцать.

— Успеем еще! — обнадеживал Сарычев.