Она услышала журчание родника и шелест ночного ветра в траве. Она слышала тихий шорох колёс по неровностям, слышала, как мулефа впереди бормотали между собой и затем остановились.

В стороне от холма, в нескольких ярдах, было отверстие сделанное ножом. Это было похоже на пещерный рот, потому что лунный свет проходил внутрь тоненькой струйкой, будто внутри было продолжение скалы, но продолжения не было. Оттуда появлялась процессия призраков.

Мэри показалось, что земля ушла из-под ног. Она ухватилась за ближайшую ветку, чтоб убедиться: она находится в реальном мире, и всё ещё остаётся его частью.

Она пододвинулась ближе. Старые мужчины и женщины, дети, младенцы на руках, люди и другие существа плотной стеной выстраивались в мире ясного лунного света и исчезали.

Самое странное: они делали несколько шагов в мире травы, воздуха и серебряного света, осматривались вокруг и их лица преображались. Мэри никогда не видела такой радости, они протягивали руки, как если б могли обнять целую вселенную.

Затем, как туман или дым, они развеивались и становились частью земли, росы, ночного бриза. Некоторые приближались к Мэри, будто пытаясь ей что-то сказать, протягивали руки, и женщина чувствовала холод их прикосновений. Один из призраков, старуха, поманил её, призывая подойти ближе, затем начал говорить так, чтоб Мэри услышала:

— Расскажи. Им нужна правда. Ты должна рассказать им истину, и всё будет хорошо, только скажи.

И призрак ушёл. Это было одно из тех мгновений, когда мы внезапно, по неизвестным причинам, вспоминаем давно забытый сон и полностью окунаемся в те эмоции. Это был сон, который она пыталась описать Атал — ночная картинка. Но как Мэри ни пыталась вспомнить снова, он распадался и утекал, как время сквозь пальцы. Сон уплыл.

Всё, что осталось — сладость чувств и строгий запрет рассказать им.

Она вглядывалась в темноту, насколько позволяло зрение: в бесконечной тишине можно было увидеть тысячи призраков, которые продолжали появляться, будто беженцы, возвращающиеся на родину.

— Расскажи им, — повторила Мэри.

Наутро Лира проснулась; во сне она видела, что к ней вернулся Пантелеймон в своём окончательном облике. Ей очень понравилось, но она никак не могла вспомнить, кем он стал.

Солнце только встало, и воздух был ещё свеж. За открытой дверью дома Мэри — хижины с соломенной крышей, где она спала — светило солнце. Она ещё полежала, прислушиваясь. Снаружи пели птицы, трещал какой-то сверчок, а рядом тихонько дышала во сне Мэри.

Лира села и обнаружила, что она раздета. На секунду она возмутилась, но потом заметила рядом на полу стопку чистых вещей: рубашку Мэри и кусок мягкой и лёгкой узорчатой ткани, который можно было завязать, как юбку. Лира оделась: в рубашке она путалась, но по крайней мере выглядела прилично.

Она вышла из хижины. Пантелеймон точно был где-то рядом. Она почти слышала его голос и смех. Значит, с ним всё в порядке, и они всё ещё как-то связаны друг с другом. А когда он простит её и вернётся, они столько часов будут просто говорить, просто рассказывать всё друг другу…