У меня в голове вертелись кое-какие мысли по этому поводу, но пока что обдумывать их я не мог. Тело зудело, болело, раны и ссадины чесались – надо было скорее вымыться, всё остальное потом.

Мария поставила на газовую плиту вёдра с водой, притащила здоровенное цинковое корыто. Налила туда холодной воды, и дожидаясь, когда нагреется вода в вёдрах, стала меня раздевать.

– Что это за дырка в рубахе у тебя спереди? И шрам на груди? Раньше его не было…

– Они мне ломик воткнули в грудь, когда добивали. Насквозь пробили.

– Ничего себе…и ты выжил с таким ранением? Да этому шраму, кажется, месяца два!

– Все часа два. Ты же знаешь, у меня всё быстро заживает.

– Ляг на спину, я штаны с тебя стяну…ой, чёрт! У тебя тут всё синее они тебе всё тут отбили! Может всё-таки скорую?

– Не надо скорой. Я знаю, что всё заживёт. А синее – я участковому врезал по яйцам, вот он и оторвался за свою поруганную честь. Ничего, всё заработает, ещё покувыркаемся с тобой.

– Кувыркальщик – жалостливо вздохнула Мария – тебя сейчас только в могилу кувыркать, тьфу-тьфу-тьфу, какой из тебя…

– В могилу? Был я там. Ничего хорошего там нет. Выбрался. И ещё выберусь. Хрен возьмут!

Женщина сняла с огня вёдра, налила из них в корыто и помогла мне перебраться в ёмкость.

Горячая вода покрыла моё больное тело и я расслабился, тут же провалившись в забытье. Сквозь сон я ощущал, как Маша меня мыла губкой, тёрла, намыливала и снова обмывала. Потом она властно потянула меня вверх, и я подчинился, встав на ноги, шатаясь, как пьяный. Накрыла полотенцем, вытерла, и повела на мой диван, где уложила и укрыла одеялом. Я уснул.

Кто-то тихонько трогал мой лоб, потом коснулся губ – я ощутил тёплое дыхание и почувствовал запах мяты – подумалось – наверное, недавно зубы почистила. Я улыбнулся и спросонок, не открывая глаза, протянул руки и прижал к себе горячее, упругое тело.

– Тише, тише ты! – пискнула Мария и я ослабив хватку, открыл глаза. Женщина лежала рядом со мной и с тревогой смотрела в моё лицо:

– Ты как себя чувствуешь? С тобой всё в порядке? Не лихорадит? Не болит? Что ощущаешь?

– Ощущаю, что сейчас я лопну…пусти, скорее, мне надо в заведение на огороде!

– Может тебе…ведро поставить? Ты можешь сам-то идти?

– Могу. Только вот штаны надену, а то твои соседи воспримут всё не так, как надо.

– Не выходил бы ты. Сам говорил – надо на время скрыться. Вдруг кто увидит?

– А сколько я спал?

– Больше суток. Если быть точной – около сорока часов.

– То-то меня так распёрло! Штаны, давай скорее штаны! И опорки какие-нибудь, сходить в ваш сортир – целое приключение!

Я быстренько сбегал во двор, потом вернулся, тихий и благостный. Ничего не болело, ничего не ломило – здоров, как бык. И так же голоден. Меня аж затрясло при мысли о еде.

Мария заранее наварила щей, и мы долго сидели, ели – вернее, ела она, а я заглатывал так, как будто не ел целый год. Подруга даже с какой-то тревогой смотрела за мной, но видя, что со мной ничего не случается, успокоилась и спокойно дохлебала свою чашку. Потом разлила по бокалам чай, и я рассказал ей, что со мной происходило после того, как меня забрали в милицию. Мария слушала, ахала, ужасалась, её чай остывал, и когда рассказ закончился, уселась, подперев голову рукой и глядя на меня тоскующими глазами, спросила: