Они потопчут некоторое время этот паркет, который, даже если бы они стали его рассматривать, показался бы им все таким же новым, таким же красивым, и сообщат вам, что сегодня берут Елену на себя, ни словом не обмолвясь ни о вчерашнем, ни о своем позднем подъеме, одетые с иголочки, они будут глухо стучать каблуками по паркету, и вам покажется совершенно невозможным, что они ничего не замечают, однако день за днем они будут возвращаться вечером домой так же неминуемо, как прощались с вами, уходя на работу утром, совершенно не обращая внимания на то, что разбухает под их ногами – даже тем неизвестно каким уже по счету вечером: вы будете чувствовать себя уставшей от ожидания, от одних и тех же движений, одних и тех же чужих разговоров, неизменных ритуалов, повторяющихся поз, уставшей оттого, что вам приходится каждое утро следовать заведенному порядку, сдерживать ваш бунт, уже даже не очень хорошо понимая, что им движет и нужно ли его так называть, а еще подавленной необходимостью все это продолжать, когда вам хочется только лежать и никого больше не предавать, хотя, по словам Льюи, ничто и никого предать нельзя, есть только линии и тела, только готовность дойти до конца того, что вы сами решили исполнить, а вместе с вами и другие. Вам покажется, что стены качаются, что плющ за полупрозрачными плитками входной двери удаляется от вас, и вы захотите ухватиться за что-то, прислонитесь к стене, а потом упадете в дизайнерское кресло, которое родители Елены купили в бутике неподалеку от дома и поставили в прихожей и которым никто никогда не пользуется.

Мужчина высунет голову из-за своей толстой двери, обнаружит вас там, в дизайнерском кресле – белом, как и вся остальная мебель в прихожей, с хромированными элементами, и спросит, все ли в порядке, вы успокоите его взмахом руки и останетесь на месте, а плющ за полупрозрачной дверью слегка зашевелится, словно пытаясь убежать, пока не стало слишком поздно, и вот наступит ночь, а вы по-прежнему будете сидеть в кресле в углу прихожей, и в конце концов мужчина снова высунет голову и удивится, что вы все еще там, снова спросит, все ли в порядке, и в глазах у него мелькнет обеспокоенность странностью вашего поведения – еще одна забота, и, конечно, вам было бы лучше не показывать эту внезапную слабость, но вы ничем не отличаетесь от них, порой вы будете еле держаться на ногах, впрочем, мужчина знает, все знают, что иногда ты просто вынужден сесть в кресло, стоящее в прихожей, которое обычно никто не использует. Он предложит вам стакан воды, предложит вам кофе, он будет обеспокоен – не столько за вас, сколько за себя, из-за тех нехороших последствий, которые может иметь появление в их доме кого-то, кто начинает падать в обморок или заболевать, как те старые слуги, чьи хозяева опасаются, как бы они, слуги, не стали для них обузой, но вскоре вы подниметесь, держа в руках принесенный им стакан воды или чашку кофе, и спросите, что он делает в этой загадочной комнате, над чем он там работает, а он захохочет, исполненный как облегчения, так и едва скрытого желания рассказать, чем он сейчас занимается, какому ремеслу предается, вот так вот закрываясь там в одиночестве, он захохочет чересчур громко: ох, да ни над чем особенным, это мой кабинет, я там занимаюсь всякой бумажной работой, и – проведет вас в эту комнату, по стенам которой до самого потолка будут возвышаться этажерки, забитые книгами, а позади большого стола из темного дерева, черешни, подумаете вы, гордо стоящего в самом центре, будет стоять специализированная литература: журналы мод и технические каталоги, руководства по дублению кож, журналы для ценителей обуви, каталоги оттенков, библии обуви, а на экране компьютера он покажет вам сравнительные балансы, над которыми работает. Одной рукой он прибавит яркости освещающей вас лампе, которая будет имитировать старинную модель, лампе, которая будет похожа, вероятно, на ту, что использовала Джеки Кеннеди, когда писала письма, – тот же зеленый абажур, немного американский на вид.