Они смотрели на меня молча, когда я начал свой танец, и никак не выражали своих чувств. Конечно, я опять волновался. Но все вдруг изменилось.
Я заметил на холщовой сумке одного из солдат грубо намалеванный силуэт быка – и под ним буквы:
LEGIIIGAL
Legio III Gallica. Бык! Бык был символом Третьего легиона – я столько раз видел его на военных штандартах. Вот этого быка мне следовало победить.
Но я ведь уже одолел его, призвав Элагабала!
Бык в латах воина! Я не забывал про него ни на миг, просто не понимал намека судьбы. Именно на Третий Галльский, а не на древний критский ужас и указывало мое видение.
Я мог победить, потому что уже сделал это. Мне не надо было подлаживаться под солдат. Мне следовало станцевать себя, уже отмеченного солдатской любовью и заслужившего их преданность. И, как только я понял это, мое тело стало двигаться само.
Я прошел перед ними решительно, прошел перед ними незабвенно, прошел перед ними задумчиво и прошел перед ними геройски. А потом я прошел перед ними победоносно, и когда я завершил второй круг, я уже был цезарем. Я знал это, и солдаты знали тоже.
Но было кое-что еще, чего они не знали. Я танцевал не для них, а для Камня. И Камень внимательно смотрел на меня своим единственным оком из черной треугольной глазницы.
Солдаты расходились молча, боясь нарушить святость и тишину храма. Но многие оглядывались и салютовали мне – оружием в ножнах или простертой рукой.
Вечером Меса сказала мне:
– Ты смог. Завтра мы пойдем в лагерь Третьего Галльского, и они объявят тебя новым императором…
Она уставилась на меня, ожидая, что я выскажу удивление. Но я молчал. Она недовольно покачала головой и сказала:
– Они верят, что ты сын их любимого Каракаллы. Твой танец им это доказал. Впрочем, я заплатила им столько денег, что могла бы сделать императором свою мальтийскую собачку.
С бабкой лучше было не спорить.
– Пока ты дурачился перед солдатами, привезли одежду Каракаллы. Иди померь ее, внук. Надеюсь, ты не заразишься чесоткой или чем похуже.
Детская одежда императора.
Это была военная туника, такая же как на приходивших в храм солдатах, только пурпурная. Она оказалась мне чуть велика, но солдатам это должно было понравиться – в бедных семьях детям шьют одежду на вырост. Привезли даже обувь маленького Каракаллы – солдатские сапожки-калиги из желтой кожи, совсем как у солдат, только очень искусно сшитые и с золотыми гвоздями в подошве. Они были великоваты, но я мог в них ходить.
Не калиги – калигулы. Сапожочки. По такому вот сапожку прозвали когда-то маленького Гая легионеры, среди которых он бегал в лагере. Его тоже одевали солдатом, чтобы завоевать любовь армии – а потом солдаты его убили. Все-таки есть в императорских судьбах нечто неизменное.
Ганнис, помогавший мне примерять новый наряд, сказал:
– Я видел тебя сегодня в храме. Тебе все удалось, мой мальчик. Это был танец.
Он выговорил слово «танец» с особой интонацией, как бы подчеркивая, что речь идет не о пьяной пляске, а о священном таинстве.
– Теперь ты понимаешь, – продолжал он, – почему я не пытался объяснить тебе, что и как делать. Я все равно не смог бы. Твой прадед Юлий говорил так: священный танец совершает невозможное не потому, что у танцующего появляется сверхъестественная сила, а потому, что невозможное вдруг оказывается естественным.