— Кто из сестер дежурил ночью? — поинтересовался он у постовой медсестры.
— Оля, — ответила та. — Малинкина.
— Кто ее сменил?
— Татьяна.
— Где она?
— Наверное, в сестринской.
Давно следовало уволить эту девицу, но медсестер не хватает, а она, когда получит пинок под зад, все-таки выполняет какую-то часть работы!
Сидя на диване с потертыми подлокотниками, Татьяна вгрызалась в очередную порцию полученной от пациентов дневной «нормы» шоколада. При виде Мономаха она перестала жевать и сглотнула, но лицо ее по-прежнему выражало презрение ко всему живому, включая непосредственное начальство.
— Ты сменила Малинкину? — спросил зав.
— Ну? То есть да, Владимир Всеволодович, — добавила Лагутина, сообразив, что стоит сменить тон, которым она привыкла общаться с равными по рангу.
— Она ушла?
— Когда я пришла, ее не было.
— Ты опоздала?
— Вот еще! — фыркнула медсестра. — Я не опаздываю. Но Ольга уже ушла, это точно!
По рыбьему выражению плоского лица Лагутиной легко было прочесть, что она страшно довольна возможностью указать начальству на ошибки коллеги, дабы в сравнении с ней собственные промахи выглядели незначительными.
— Вадим здесь? — спросил Мономах. Ординатор оказался на внеочередном дежурстве благодаря болезни врача, который должен был дежурить по расписанию. Мономах сам вставил в расписание его фамилию, тем самым невольно обеспечив парню неприятности.
Татьяна хмуро кивнула.
— Его главный вызывал. Отчитывал, видимо.
— За что отчитывал?
— Ну адвокат ведь помер…
— Разве это вина Вадима?
Лагутина не ответила. Оба понимали, что Муратов ищет виноватых, и его гнев падет на всех, кто находился в отделении в злополучную ночь. Мономах пошел разыскивать ординатора. Вадим сидел в ординаторской в полном одиночестве, а перед ним на столе стояла давно не мытая чашка с чем-то, по цвету напоминающим деготь. Вид у парня был помятый.
— Владимир Всеволодович, вас тоже вызвали?! — воскликнул он, вскакивая при виде вошедшего зава.
— Никто меня не вызывал, успокойся! Что Муратов?
— Орал на меня… Обвинял в ненадлежащем исполнении обязанностей… — Он казался таким маленьким и щуплым по сравнению с массивным главврачом, что Мономаху даже представлять эту сцену было неприятно.
— Расскажи, как ты обнаружил, что Гальперин мертв.
— Я Ольгу искал.
— Зачем?
Мишечкин покраснел до корней короткого ежика волос.
— Ну, э-э… — невнятно забормотал он, — она куда-то пропала…
— С этого места — поподробнее, — потребовал Мономах. — Когда пропала Малинкина?
— Где-то около двух. Пошла в туалет и не вернулась.
— Ты ее искал?
— Я, э-э… заснул, — снова покраснел молодой человек. — Через пару часов проснулся и удивился, что ее нет.
— И? — поторопил Мономах.
— Пошел искать. Не нашел, но заметил, что дверь в конце коридора приоткрыта. Там палата Гальперина, и я пошел проверить — думал, Оля там. Ее в палате не оказалось, но я увидел, что Гальперин мертв.
— Как ты это понял?
— Так сразу же ясно!
Мономах засомневался, что сам отличил бы мертвого пациента от спящего, бросив на него лишь беглый взгляд. Болезнь иссушила тело адвоката, и его лицо напоминало обтянутый желтоватой кожей скелет, даже когда он находился в состоянии бодрствования.