— И что, помогает?

— Ещё как.

— Так ведь зубы не только чернеют. Они же крошатся и разваливаются.

— Светуля, это уже мелочи жизни, издержки отсидки. Положи ещё майки, трусы и носки. Только купи новые. Ношеные могут не принять. Тётки, принимающие передачи, слишком ушлые. Передача должна быть не больше восьми килограммов.

— Как твоя язва? — У меня дрогнул голос. — У вас там есть врач?

— На больничку посылают только в очень тяжёлом состоянии. Тут не приходится ждать сочувствия от тюремного персонала. Знаешь, в камере даже желудок начинает воспринимать омерзительную пищу, от одного вида которой уже может стошнить. Получается, человеческий организм ко всему привыкает. Даже к тому, к чему на первый взгляд привыкнуть невозможно. Нет понятий «вкусно» или «невкусно», зато есть понятие «надо», чтобы организм не съел сам себя. Когда я первый раз увидел тюремную пищу, у меня появилось сильнейшее желание отдать её на экспертизу и узнать, из чего она состоит и можно ли её допускать к употреблению. Крайне неприятно видеть, как мои сокамерники находят в баланде осколки стекла, мусор или крысиный хвост.

— О боже, — сморщилась я.

— А ты думала… Вода практически непригодна для питья. Страшно представить, по каким трубам она протекала, прежде чем сюда попасть. Она мутная и окрашена в рыжий цвет. Не вода, а непонятная слизь. Основное развлечение тут шашки и кости, сделанные из хлебного мякиша. — Пашка тяжело вздохнул. — Света, ты должна сделать всё возможное и меня отсюда вытащить, слышишь?

— Слышу, — глухо ответила я.

— Вся надежда только на тебя. В тот день, когда ты ехала за рулём, была плохая видимость, шёл сильный дождь. Ты сказала, что нуждаешься в моей помощи. Я бросился тебе на помощь, не раздумывая, сел за тебя. Теперь в твоей помощи нуждаюсь я. — Паша напомнил, что произошло на самом деле в надежде, что у меня проснётся совесть и я приступлю к решительным действиям. — Пойми, сидя здесь, я ничего не могу изменить. Я знаю, тебе сейчас тоже несладко, но мы ведь любим друг друга. Это главное. Ты же моя жена, единственная и на всю жизнь. Жёнам других заключённых ребят сейчас тоже очень сложно. Они крутятся как могут. Работают на трёх работах, чтобы деньги были на передачи, стоят в диких очередях, приезжают издалека, унижаются перед администрацией, выслушивают оскорбления. Любимая, потерпи. Скоро этот кошмар закончится. Мне здесь тяжело. Я и представить не мог, что буду закрытым в четырёх стенах. Целыми днями нахожусь под психологическим физиологическим давлением. Следак постоянно путает показания, и как назло Жорж пропал. Но меня бережёт твоя любовь. Мы же с тобой близкие люди. Срочно разыщи Жоржа или найди другого хорошего адвоката. Заплати кому надо, но вытащи меня отсюда как можно быстрее. — в Пашкиных словах слышались паника и отчаяние.

Я не могла не отметить, что Пашкин голос стал каким-то чужим. В его речи появился блатной жаргон. Он говорил на одной ноте, без повышения или понижения интонации.

— Ну а как тебе там… вообще? — только и смогла сказать я.

Я понимала, что это глупый вопрос и на него может быть только однозначный ответ. Не может же Пашка сказать, что ему всё очень нравится и он с удовольствием побудет в СИЗО ещё несколько дней или месяцев.