Я, впрочем, и не смог бы. Мы приехали домой, и у меня не вышло. Всё было не так. Элис сказала, что это пустяки, что она все равно хотела порепетировать.

А сейчас уже прошло более суток с тех пор, как я видел ее в последний раз.

Я на службе, езжу по вызовам уже сутки кряду, подстегиваемый «маленькими помощниками полицейского» и лошадиными дозами кофеина, и мой тренч, шляпа и руки испещрены остатками сделанной работы.

Вдоль береговой линии высокие морские волны неистово плещут поверх волноломов. Впереди светятся огни угольных фабрик и заводов-газификаторов. Вызов направляет меня к блистающему лику Кластера Паломино, району дорогой недвижимости. Поднимаемся на масслифте и вламываемся в дверь, Пентл прикрывает мою спину. Мы знаем, кого обнаружим за дверью, но насколько сильно они будут сопротивляться – никогда нельзя предугадать.

Бедлам. Симпатичная смуглокожая девушка, у которой была бы великолепная жизнь, не реши она, что ей нужен ребенок. Непрерывно орущий ребенок, лежащий в углу в ящике. Девушка тоже кричит – на малыша в ящике, кричит как безумная.

Они оба начинают кричать, как только мы вламываемся в дверь. Мне как будто натолкали отвертки в уши, а это всё продолжается и продолжается. Пентл хватает девушку и пытается ее удержать, но она и ребенок по-прежнему орут, и я внезапно чувствую, что не могу дышать. Я едва могу стоять на ногах. Ребенок орет, орет и орет, набивая мою голову отвертками, осколками стекла и острыми кусочками льда.

Так что я пристреливаю тварь. Выхватываю «Грейндж» и всаживаю пулю в этого сосунка. Фрагменты дерева и ребенка распыляются в воздухе.

Обычно я этого не делаю, это противоречит процедуре: пускать в расход ребенка на глазах у матери.

Но вот мы стоим, уставившись на тело. Повсюду вокруг – кровавый туман и пороховой дым, а в ушах – звон от выстрела. На одну секунду наступает девственно-чистая тишина.

Затем женщина снова кричит на меня, и Пентл тоже кричит, потому что я залажал сбор улик, и он не успел сделать фотографии, а потом она оказывается надо мной, пытаясь выцарапать мне глаза. Пентл стаскивает ее с меня, а она называет меня ублюдком, убийцей, снова ублюдком и обезьяной, и гребаной свиньей, и что у меня мертвые глаза.

И эта фраза меня задевает. У меня мертвые глаза. Эта дамочка ведет реджу к упадку и за это не проживет и двадцати лет, и всё это время будет находиться в женском трудовом лагере. Она молода, совсем как Элис, наверное, как раз в том возрасте, когда люди начинают принимать реджу – не такая старая кляча, как я. Мне было уже сорок, когда реджу стал общедоступным. Для всех нас она умрет через миг. Но это у меня, оказывается, мертвые глаза.

Я беру свой «Грейндж» и тычком приставляю к ее лбу.

— Ты тоже хочешь умереть?

— Давай, сделай это! Сделай! – Она не останавливается ни на секунду, продолжая выть и плеваться. – Гребаный ублюдок! Ублюдок, сука-сука-сука-давай-сделай-это! – Она плачет.

Но у меня не хватает духу, несмотря на то, что я хочу увидеть, как ее мозги вылетают из затылка. Ничего, она умрет достаточно скоро. Еще каких-то двадцать лет – и готово. Не стоит того, чтобы возиться с отчетностью.