Первая волна, несмотря на всю моральную подготовку, стала неожиданностью. Корабль поднялся вверх, а потом ухнул вниз. Полет длился мгновение, но моя душа ушла в пятки и возвращаться не желала. Я еще сильнее прижала к себе сына, стиснув зубы, чтобы ненароком не вскрикнуть и не напугать ребенка. Сидеть на полу, держась на ножку кровати, не видеть, что происходит вокруг, но знать, что мы идем через шторм, — просто ужасно. Понимание, что от тебя ничего не зависит и мы сейчас подчиняемся воле бушующей стихии, сдавливало грудь.
За первой волной последовала вторая, третья. Но падение на волнах вниз оказалось не так страшно, как совершенно нереальный в моем представлении крен на бок. Поэтому, когда меня потащило к противоположной стене, я с трудом удержалась одной рукой за ножку кровати, а другой прижала сына к себе, готовясь к тому, что потолок и пол сейчас поменяются местами и жизнь наша на этом оборвется. Но корабль выровнялся, предварительно завалившись на другой бок. Правда, ненадолго. На смену одной волне приходила другая, нас мотало и кидало из стороны в сторону. Малыш проснулся и заплакал, а у меня не было никакой возможности его утешить. Море расходилось все сильнее, я быстро поняла: то, что пугало в начале, еще цветочки. Каждый раз появлялась твердая уверенность, что сейчас мы перевернемся, но каким-то чудом мы все-таки выравнивались, чтобы снова завалиться на бок, а потом уйти носом или кормой вниз.
В какой-то момент я поняла — все, корабль не выдержит ударов шторма. Я отчетливо чувствовала усталость материи, тогда как буря и не думала стихать. В ее планы не входило отпускать нас живыми. И с этой мыслью — или чувством — во мне что-то изменилось.
Я прижалась спиной к стене и закрыла глаза, заглянув вглубь себя. Возникло страстное желание успокоить воду, взвившуюся волнами, льющуюся с неба из грозовых туч. Мы не враги, мы единое целое. Я и вода. Внутри меня разливалось тепло. Чародейство? Сила? Остаточные явления от перехода? Не важно. Я гладила море, как попавшее в капкан животное, пытаясь успокоить, остановить, чтобы я могла помочь ему выбраться из западни. Оно металось и рвалось, но я раз за разом протягивала руку, не боясь, что ее откусят. Мне не причинят вреда. И зверь замер, глядя настороженно и злобно. Он знал, что все беды от людей, которые ставят на него капканы, но позволил человеку прикоснуться к кровоточащей ране. Я, как вживую, ощутила холодное зазубренное железо, которое разжала, напрягая все мышцы. Зверь мгновенно почувствовал свободу, выдернул поврежденную лапу и отбежал в сторону. Оглянулся на меня, его желтые глаза больше не излучали враждебность. Они выражают смутный интерес, любопытство, а еще он запоминает меня, втягивает носом мой запах. Теперь мы знакомы. Припадая на одну лапу, зверь уходит, оставляя меня одну. Я же вздыхаю, все позади. А вокруг темнота и холод.
Реальность пробивается с трудом, вытаскивая меня из темноты какими-то рывками. Я чувствую, как кто-то берет меня на руки, — темнота. Кладет на кровать, накрывая одеялом, — темнота. Обтирает лицо влажной тряпкой, убирая прилипшие пряди, — и снова темнота. Я каждый раз выныриваю, но удержаться на плаву не удается, и опять ухожу в темноту с головой. Все это под аккомпанемент детского крика, на котором я пытаюсь сосредоточиться, так как сейчас ничего реальнее для меня не существует. Я почти не ощущаю своего тела, только тяжесть. И вот мне даже удается открыть глаза, видя, как кто-то вешает на место уже зажженную масляную лампу. Кто именно, понять не могу, вижу только размытый силуэт. Мужчина наклоняется к ребенку, лежащему в корзине. Надеюсь, Вовка не пострадал, пока я валялась в отключке. Эта мысль сильнее всего стимулирует вернуться, и я чувствую, как сжимаю кулаки с зажатой в них простыней.