— Ну конечно же я приеду, — легко сказала дочь. — Жан-Марк пару дней присмотрит за детьми.

Душенька Писташ, спокойная, нетребовательная, откуда ей знать, каково это, столько жить с камнем на сердце. Ей такое и не снилось. Пусть она меня любит, пусть даже она мне простит, только никогда по-настоящему не поймет. Может, так для нее и лучше.

Последний звонок был международный. С трудом разобрав чужой выговор, выдавливая из себя невыговариваемые слова, я просила, чтоб передали. Мне казалось, мой голос по-старушечьи дрожит, пришлось повторить несколько раз, чтоб пробиться сквозь звяканье посуды, гул голосов и далекую музыку. Оставалось только надеяться, что этого достаточно.

То, что было потом, уже всем известно. Томаса нашли почти сразу же, не через сутки после того, что случилось в Ле-Лавёз, и вовсе не вблизи Анже. Его не унесло вниз по течению, его выбросило на песчаную отмель в полумиле от деревни, там его и обнаружили те самые немецкие солдаты, которые нашли его мотоцикл, спрятанный в кустах у дороги, ведущей от Стоячих Камней. От Поля мы узнали, какие слухи ходят в деревне: будто группа бойцов Сопротивления застрелила немца-часового, который засек их после комендантского часа; будто коммунист-снайпер застрелил Томаса, чтоб завладеть его документами; будто с ним расправились свои же, прознав, что он торгует армейским провиантом на черном рынке. Внезапно в деревню нагрянули немцы, в черной и серой форме, принялись обыскивать дом за домом.

К нашему дому особого внимания не проявили. Мужчины в доме нет, трое сопляков да больная мать. Когда постучали, дверь открыла я; и я водила их по дому. Но немцев больше интересовало, что мы знаем о Рафаэле Криспэне. Потом Поль рассказал, что утром того дня, а может, еще ночью накануне Рафаэль исчез. Исчез бесследно, прихватив с собой деньги и документы, а в подвале «La Mauvaise Réputation» немцы обнаружили тайник с оружием и взрывчаткой, которой хватило бы, чтоб взорвать всю деревню Ле-Лавёз, и даже не один раз.

Немцы наведывались к нам дважды, обыскали весь дом от погреба до чердака и потеряли к нам всякий интерес. Кстати, я не без удивления признала в главном эсэсовце, руководившем обыском, того самого краснорожего весельчака, который в начале лета расхваливал нашу клубнику. Он был такой же краснорожий и веселый, несмотря на причину обыска, и даже, проходя мимо, небрежно потрепал меня по голове, а солдатам наказал после осмотра все привести в порядок. На двери церкви появилось объявление на французском и немецком языках, призывающее каждого, кто что-либо знает, оказать помощь в расследовании. Мать не выходила из своей комнаты, мучаясь от приступа мигрени, днем спала, а ночью разговаривала сама с собой.

Мы спали отвратительно, нам снились кошмары.

То, что вслед за этим произошло, даже в каком-то смысле привело нас в чувство. Мы узнали о случившемся, когда все уже было кончено — в шесть часов утра, у западной стены церкви Святого Бенедикта, рядом с тем самым фонтаном, где всего два дня назад восседала на троне Ренетт в венке из ячменных колосьев и разбрасывала вокруг цветы.