В животе у него заурчало громче.

— Мы только сунемся, урвем чего-нибудь, — не унималась я.

Молчание.

— Кассис и Рен там будут.

По крайней мере, я на это надеялась. Я рассчитывала на их присутствие, чтобы можно было поскорей улизнуть обратно, к Томасу. Сознание того, что он рядом, и невыносимо жаркая радость, наполнявшая меня при мысли, что я его увижу, жгли каждый мой шаг, как раскаленные камни.

— А о-она там будет?

От ненависти голос Поля снизился до шепота, что при других обстоятельствах вызвало бы у меня удивление. В злобных чувствах Поля было немыслимо заподозрить.

— В смысле, твоя м-м-м… м-м-ма… Замотав головой, я перебила его неожиданно резко для себя самой:

— Не думаю. Да ну тебя, Поль, с твоим заиканием с ума сойти можно!

Поль невозмутимо пожал плечами. Теперь звук мотоцикла слышался вполне отчетливо с дороги, уже, вероятно, милях в двух от нас. Я сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони.

— Вообще, — сказала я уже мягче, — вообще, ничего такого в этом нет. Просто она не понимает, вот и все.

— Она там б-будет? — не унимался Поль.

— Нет, — наврала я, мотая головой, — говорила, собирается с утра козий загон чистить.

Поль кивнул и покорно сказал:

— Ладно, пошли.

Томас может прождать у Наблюдательного Пункта около часа. День стоял теплый; спрячет в кустах свой мотоцикл, закурит сигарету. Если поблизости никого не окажется, может, рискнет искупаться. Если никто из нас через час не появится, напишет записку и оставит, например, в аккуратном свертке с журналами или конфетами на верхушке Наблюдательного Пункта, в развилке под помостом. Я знаю; он так раньше делал. Пока я могу спокойно отправиться с Полем в деревню, а потом улучу момент и тайком от всех ускользну обратно. Кассису и Ренетт не скажу, что он здесь. Меня охватила жадная радость при этой мысли, я представила, как его лицо при виде меня озаряется улыбкой, и эта улыбка принадлежит только мне одной. Думая только об этом, я буквально тащила Поля в деревню, жаркой рукой сжимая его холодную лапу, липкая от пота челка застилала глаза.

Площадь вокруг фонтана была уже наполовину заполнена народом. Много людей уже высыпало из церкви, прямо после исповеди, — детишки со свечками в руках, молоденькие девушки в венках из осенних листьев, несколько молодых парней. С ними и Гийерм Рамондэн, пожиравший глазами девушек, уже вьшашивая очередной плод грешных помыслов. Может, и выгорит, если повезет; пора урожая — самое время, бóльших радостей в нашей жизни не было. Я увидала Кассиса с Ренетт, стоявших слегка в стороне от основной толпы. На Рен было красное фланелевое платье и ожерелье из ягод. Кассис жевал сладкую булку. С ними никто особо, как видно, не общался; вокруг будто образовалось кольцо молчания. Смех Ренетт взрывался пронзительно, точно птичий крик. Чуть поодаль стояла, посматривая на них, моя мать с корзиной булочек и фруктов. Такая безрадостная на фоне праздничной толпы, черное платье и платок резали глаз среди цветов и ярких красок праздника. Поль рядом со мной вмиг напрягся.

Несколько человек у фонтана пели что-то. Кажется, это были Рафаэль, Колетт Годэн, дядька Поля — Филипп Уриа с нелепым желтым платком вокруг шеи, Аньез Пети в праздничном платье, в лакированных туфельках и с короной из ягод на голове. Помню, на мгновение ее голос — не слишком стройный, но приятный и чистый, — взвился над остальными, и меня кинуло в дрожь, даже волосы зашевелились, словно тень, в которую Аньез суждено обратиться, уже летала прежде над моей могилой. Я до сих пор помню слова песни, которую она пела: