— Я… — отозвалась из-за стола бабушка. — Не… — и она пыхнула дымом. — Ты снова за своё? — спросила она у Эстер и махнула в мою сторону рукой. — Нет, но то напрасне…

— Так всё-таки… — спросил я, пробуя пальцами точку над верхней своей губой и ощущая её внезапное тепло. — Как быть, если столько сил растрачено? А вдруг…

— Об этом ты не волнуйся, — ласково сказала Эстер. — Я позаботилась уже. Мы будем там с тобой. Незримо. В твоих мыслях.

— Ой! — сказал я и покраснел.

Эстер погладила меня по щеке и озабоченно провела рукой по волосам.

— Мне не нравится твоя левая сторона, — философски обронила она.

— Вы не одиноки, — надувшись сказал я и потрогал горячее пятно над верхней губой.

— Отзывайся на просьбы и не называй никому своё имя, — сказала Эстер.

— Вот, возьмёшь с собой, — прохрипела мне в лицо Сусанна. — Ничего надёжнее нет. Почти. И она дала мне маленький зелёный футляр с надписью «Елена».

— Так ведь это помада, — пробормотал я.

— А ты желал бы крему, «Алых парусов»? — уязвлёно заметила Сусанна. — Албо «Миракулюм», чудесные тени…

— Нет, я в это время без макияжа, — заметил я. — Исключительно прыщи!

— Мыдло, — снисходительно подсказала Сусанна. — Творит чудо! Истинное…

— Ага, — ответил я. — То с утра мокрое, то постоянно исчезает.

— Той штукой поставишь печатку, — бабушка появилась у меня за плечом как всегда, незаметно. — И всё! Бегом домой! — она поправила волосы и продолжила. — Но не стоит забывать про манеры. Абсолютно.

— Постарайся не удивляться, — попросила меня Анаит. — И следи за своими следами…

— Тавтология, — ответил я. — Мне что же — свернуть шею?

Вместо ответа она потрепала меня за подбородок.

— Ничего не окончено, — шёпотом сказала она. — Ничего!

Бабушка ухватила меня вновь, перед самой дверью.

— Я позову тебя, буду звать тебя всё время. Всё время… — пробормотала она и взъерошила мне волосы. — Ты знаешь то. Только не говори ни с кем там… долго, — она потрогала меня кончиками пальцев, словно вбирая, и опять вздохнула.

— Не будь смутный, — сказала бабушка и легонько подтолкнула меня к пеналу, к зеркалу — в путь.

Есть лишь справедливость и милосердие, и потому я остаюсь между страхом и надеждой; ибо милосердие заставляет меня надеяться, а справедливость — бояться. Такое…

Пир — взрослым, детворе — забава.

Но вдруг у северной заставы

Вновь появился чудодей,

Сыграл на дудочке своей.

Вы когда-нибудь ныряли в прорубь?

Проходить сквозь зеркала ещё хуже, чтобы таи не сообщал сэр Лютвидж. Трудно дышится. Вначале меня обдало холодом, коленки сообщили мне всё, что они считали нужным, а ещё заболело горло. Потом стало жарко и зачесалось сразу сто мест на теле, потом меня затрясло и с третьим шагом я оказался на месте.

На этом месте не было ничего. Мне известного. Я стоял на пороге мрачного вида здания, и за спиною моей находилась массивная дверь.

Передо мной расстилалось очень грязное и слегка припорошенное снегом поле, кое-где на нём возвышались сторожевого вида сооружения — дома из тёсаного камня и подозрительно знакомых тонких кирпичей, с узкими окнами и толстым кольцом стен вокруг дворов. За полем виднелась покрытая облетевшим подлеском гора — к ней лепился кляштор, упрямо цепляясь контрофорсами за глинистый склон. Всё пространство было затянуто дымом. Дым пах фруктами и весной.