— Тогда сребряные. Сребряные пантофлики.

— Девчачий матерьяльчик, — отвечаю я. — Просто стукалки. Несерьёзно.

Потом мы веселимся дружно, водим двумя магнитами — в этот раз только несколько железных стружек, а ведь бывали случаи, когда так удавалось найти гвоздь.

— Меня беспокоит твоя левая сторона, — несколько позже заявляет бабушка под цокот инородных предметов о фаянс и шорох крупинок. — Ты совсем не думаешь о почках.

— Так мне всего-то двенадцать, — самодовольно отвечаю я. Моя кучка «вкраплений» уже совсем скрыла ласточек, у бабушки улов гораздо меньше.

— Самый час про то помыслить, — невозмутимо продолжает бабушка, высыпая из пригоршни немаленькую порцию инородных тел. — Дальше будет хуже. Попей отвара, я тут напарила зела.

— Опять отвар, — бурчу я, подумав, вытягиваю дальше. — Офигительно отвратный.

— Конечне, — ласково отвечает бабушка. — Почки больные, такая радость. Неотвратная.

— Я его пью у вас каждую неделю, — мрачно говорю я, — всякий раз от новой болезни. — Должны предусмотреть, — значительно говорит она. — Звыкла профилактыка. Предлагаю отвар опять, — настаивает она. — Две пользы за одну цену.

— Хорошо, — мрачно бурчу я. — Сдаюсь. Выпьете со мной? Разделим пользы — вам молодость, а мне…

— Молодость уже была, — замечает бабушка добродушно, — и миновала разом з джазом. Теперь пенсия — очки, спокуй, мемуары… Но слична дама молода всегда, то душевное, од сердца. А отвар ждёт.

— Звонил недавно, — подхватываю я. — Просил передать, что дождал.

— И как обозначился в телефоне? — спрашивает бабушка. — Чарзилля?

— Панацея селюцкая, вроде бы. Но трудно было разобрать, так хлюпало. Я не сразу и понял…

— То характерно, — подмечает бабушка.

— Характерна мне мелочность ваша, — оскорбляюсь я. — Давайте, запарьте тазик трав. Выпью, и всё пройдёт, сразу. Просто лопну.

— Сразу, — повторяет бабушка. — Alzo[8], все вы любите это слово. Выпей отвару, Лесик, — говорит она. — Пока прошу добром.

— Значит, дальше будет зло? — мрачно бурчу я. — Тем более — выпьем вместе, чокнемся заодно. У вас ведь, бабушка, почки тоже… распустились совсем…

— И перегорели, — добавляет бабушка. — Но, власьне — даме предлагают выпить галантно, а ты ляпнул, як до уличницы: «Пей со мной». Своё сам пей.

— А потом, опять — звон в голове и говорить чужим голосом? — мрачно интересуюсь я.

— Прокажи модлитву, — демонстрирует твёрдость духа бабушка.

— Дар не подарок.

— Что-то захотелось есть, очень, — я отталкиваю неприятную тему.

— Закончим готоваться — покормлю, голодным не будешь, — говорит бабушка, высыпая порцию мелких камней и предметов в тарелку и снимает очки. После она долго протирает их.

Ги возвращается в Шербур. Музыка хромает вместе с ним от тоски.

— Было знание, — произносит бабушка словно в пустоту и проводит ладонью по гречке. — Тебе придёт новая куртка.

— А моя, совсем не старая, не ушла ещё, — отвечаю я, несколько растерянно.

— Поглядим по шкодзе, — замечает бабушка вскользь и идёт к плите.

Пока Ги распродает тёткино имущество, бабушка наливает в две здоровенные синие с золотом чашки какое-то пахнущее болотом варево из высокой медной кастрюльки.