Ускоренное сердцебиение, дрожь в членах, острое желание помочиться. Судорожно вздымается грудь, походка шаткая, я дрожу от озноба и при этом распарен. Дождь течет мне за воротник и смешивается с потом. Все тело чешется, особенно руки, я готов драть себя до крови. Не желаю даже задумываться о причинах своего состояния. Тайные пружины мне знакомы. Знаю, внутри у меня свили гнездо демоны, и их спячка не бывает долгой. Потребность в выпивке делается вдруг небывало острой.

На улице Аббэ я высматриваю очередное бистро. Обложенный фаянсом фасад, занавесочки в красную клетку. Мокрый, как собака, я, качаясь, захожу внутрь. Дневное обслуживание завершено, идет уборка зала, столы накрывают для ужина. С меня течет, но мне все равно: я прошу мне налить, но меня оглядывают с головы до ног и отвечают отказом. Я бормочу ругательства и комкаю купюры, словно за деньги можно купить что угодно. Меня оценивают по достоинству и выставляют вон.

Снаружи уже не просто дождь, а форменный потоп. Я обнаруживаю, что притащился на улицу Фюрстенберг, еще одно клише «вечного Парижа»: маленькая площадь, гигантские адамовы деревья, фонарный столб с пятью светильниками.

Это место мне, конечно, знакомо, но я не бывал здесь с незапамятных времен. Выпитое дает о себе знать: пейзаж изгибается, размывается, а сам я раздуваюсь, потом раздваиваюсь. Какой-то резкий звук терзает мне слух, и я зажимаю руками уши. Тишина. А потом голос:

– Папа?

Я оборачиваюсь. Кто меня зовет?

– Мне страшно, папа.

Никто меня не зовет, это мой собственный голос. Мне снова шесть лет. Я сижу здесь, на площади, со своим отцом. Немудрено, что площадь мне знакома: она, можно сказать, «наша». На моем отце та же одежда, что на фотографии, не покидающей мой бумажник: светлые брюки, белая рубашка, легкая рабочая куртка, лаковые туфли. В кармане у меня машинка Majorette[37] и четырехцветная ручка, на спине ранец Tann’s с пластиковой карточкой, на которой от руки нацарапано мое имя.

Я посещаю подготовительный класс начальной школы на улице Сен-Бенуа. Раз в два дня меня забирает оттуда отец. Сейчас среда, вторая половина дня. Мы вышли из кино на улице Кристин, где посмотрели «Короля и птицу»[38]. Мне грустно, но не из-за фильма. Я уже не могу сдержаться и реву. Отец достает из кармана большой носовой платок – у него всегда при себе такие платки, – вытирает мне глаза, нос, убеждает, что все будет хорошо, что он найдет выход. Он всегда сдерживает свои обещания, но в этот раз я смутно догадываюсь, что ситуация сложнее обычного…

Ливень возвращает меня к действительности. Очки совсем залило. Я уже ничего не могу разглядеть, барабанные перепонки вот-вот лопнут. Не желаю больше об этом думать! Зачем я совершил эту ошибку, зачем сюда вернулся? Как умудрился совершить такую грубую оплошность? Рассеянность? Крайняя усталость? Подсознательная тяга к очной ставке? Но с кем?

С самим собой, дубина!

– Мне страшно, папа! – скулю я.

Перестань, ты большой мальчик. Мы не расстанемся надолго, обещаю.

Я и тогда уже не верил этой клятве. Будущее подтвердило мою правоту.