— Вы можете определить время кризисной точки? — спросил Бауэр. — Что надо предпринять? Отдалить эту кризисную точку или же приблизить ее?

Доктор из Бонна посмотрел на профессора Тергмана. Тот пожал плечами:

— Зачем же искусственно приближать кризис?

— Нам важно знать правду о состоянии здоровья председателя, — сказал Бауэр, — мы обязаны продолжать его работу. Либо мы опираемся на ваше заключение: «Дело обстоит так-то и так-то, ждать надо того-то и того, в такие-то сроки», — и мы принимаем целый ряд решений, которые сейчас не принимаются, поскольку мы ждем возвращения господина Дорнброка. Либо вы говорите: «Через месяц он вернется в строй», — и тогда мы продолжаем ждать…

— Знаете что, — ответил Тергман, — пригласите-ка лучше еще одного специалиста. Я не хочу брать на себя ответственность, которую вы столь устрашающе навязываете мне. Я еще не научился лечить отцовское горе пилюлями…

Когда медики ушли, представитель ракетной группы «Белькова» заметил:

— Господин Бауэр руководствуется лучшими пожеланиями, однако такая настойчивость может быть неверно истолкована.

— Кем? — резко спросил Бауэр.

Он оглядел присутствующих на заседании членов наблюдательного совета. Никто не отвечал ему. Бауэр презрительно хмыкнул:

— Я отвечаю за всю текущую работу, и я обязан вести ее с вашей санкции и под вашим доброжелательным наблюдением. Я хочу одного — выполнять волю председателя как можно точнее и добросовестней. Ни о чем ином я не думаю, когда кажусь чересчур «настойчивым».

Представитель «Мессершмитта» передал Айсману записку: «У него крепкие зубы».

Айсман посмотрел на представителя «Мессершмитта» ледяным, несколько даже недоумевающим взглядом. Тот немедленно поджался: «Зачем я оставил у него в руках документ? Впрочем, там нет имени. Но мне казалось, что Айсман, которому доставалось от Бауэра больше всех, должен был бы реагировать иначе. Неужели поклонение силе стало его второй натурой?»

Закрыв заседание совета, Бауэр поехал на виллу «Шёне абенд» к Гизелле Дорнброк. Последние дни он ездил к ней открыто, словно подставляясь под объективы фотокамер. Делал это он умышленно — Дорнброк санкционировал его помолвку со своей племянницей, оговорив, что произойдет это через два месяца: в течение этого срока траур по погибшему Гансу соблюдался во всех бюро концерна…

Услыхав сообщение радио о трагической гибели Берга в авиационной катастрофе, Максим Максимович словно шагнул в пустоту.

«Это все, — подумал он. — Один Берг держал в руках все доказательства. Я? А кто я такой? Я — никто в данной ситуации. Я даже не убежден, что мои показания приобщат к делу. Кто у них еще остался? Грос. Да. Грос и я. Я и Грос. Но Айсман боится меня больше Гроса… Страх… Боится… А чего боится Айсман? Между прочим, мне надо сейчас вспомнить — чего он боялся? Вообще-то, это так неэтично — использовать страх. Но что же делать, если судьба снова свела тебя с нацистом… Он боится… Люди, добившиеся житейских благ ценою предательства самих себя, высоких идеалов добра, очень боятся потерять эти блага… Только взгляд в глаза старухи с косой может испугать таких людей… Когда один на один и спасения ждать неоткуда… Крайность? Крайность. Это точно. Но я иду по их логике, у меня иного выхода нет».