Волчицу он нашел довольно быстро, но десяти сентаво, которые требовались, чтобы ее увидеть, у него не было. Над ее телегой соорудили что-то вроде холщовой палатки, перед входом в которую поставили вывеску, где была изложена ее история и поименно перечислено то множество людей, которых она, как известно, съела. Он стоял и смотрел, как время от времени люди входят туда и выходят. По выходе они не казались взволнованными увиденным. Когда он спрашивал их о волчице, они пожимали плечами. Дескать, волк — ну, он и есть волк. К тому же они не верили, что она кого-либо съела.

Человек, собиравший деньги у полога, прикрывавшего вход в палатку, выслушал рассказ мальчика, понурясь и опустив взгляд. Потом поднял голову и поглядел мальчику в глаза.

— Pásale,[147] — сказал он.

Она лежала в соломе на дне кузова телеги. С ее ошейника веревку сняли, заменив цепью, пропущенной между досками дна, так что самое большее, что она могла, — это подняться и постоять. Рядом с нею в соломе виднелась глиняная миска, налитая, по-видимому, водой. У телеги, опустив руки поверх досок борта по локоть внутрь кузова, стоял маленький мальчишка с жокейским стеком. При виде платного зрителя он принимался тыкать волчицу палкой и свистеть.

На тыканье она внимания не обращала. Лежала себе на боку, тихо вдыхала и выдыхала. Билли посмотрел на ее раненую ногу. Прислонил винтовку к телеге и позвал ее.

Она сразу же поднялась, встала и обернулась к нему, подняв уши торчком. Мальчик с жокейским стеком тоже смотрел на него поверх телеги.

Он долго говорил с нею, и, поскольку приставленный к волчице мальчишка не понимал его слов, Билли высказал ей все, что было у него на сердце. Он надавал ей массу обещаний, которые поклялся исполнить. Например, что он отведет ее в горы, где она найдет себе подобных. Она следила за ним своими желтыми глазами, в которых не было отчаяния, но лишь все то же глубокое одиночество, которым пронизан весь этот мир до сердцевины. Билли повернулся, посмотрел на мальчика. И только хотел заговорить с ним, как под полог заглянул зазывала и зашипел на них.

— Él viene, — сказал он. — Él viene.[148]

— Maldiciones,[149] — отозвался мальчик.

Он отшвырнул свою палку, и они с зазывалой принялись снимать палатку, отвязывая растяжки от забитых в грязь кольев. Не успели свернуть брезент, как с бульвара прибежал каретеро и взялся помогать им, выхватывая у них брезентовые полотнища и понукая их шипением. Вскоре появился низкорослый мул с завязанными глазами, совместными усилиями они подвели его задним ходом к повозке, поставив между оглоблями, и стали набрасывать на него и пристегивать упряжь.

— ¡La tablilla![150] — вскричал каретеро.

Мальчишка схватил рекламную доску и запихнул ее под груду брезентовых полотнищ и веревок, каретеро взобрался в повозку, криком оповестил об этом зазывалу, тот сорвал повязку с глаз мула, и сразу мул, телега, волчица и каретеро с громом и стуком выкатились на улицу. Посетители ярмарки бросились перед ними врассыпную, а каретеро, дико вывернув шею, оглянулся вспять, в начало улицы, где как раз в ту минуту в городок с юга въезжал альгуасил со своей свитой; альгуасил, его помощники, прислужники, приятели, всякие его