— И не говори! — хмыкнул старик. — А как они у меня на ранчо колобродят! Разве что за стол в доме не садятся. — И обвел окрестность взглядом светлых глаз — так, будто эти довольно пугливые то ли шакалы, то ли мелкие волки могут запросто шастать по кюветам среди бела дня.

Он вынул пачку готовых сигарет, одну выковырял, взял в рот, протянул пачку:

— Куришь?

— Нет, сэр. Спасибо.

Старик убрал пачку и достал из кармана латунную зажигалку, похожую на горелку для пайки труб или обжига старой краски. Чиркнул, и она изрыгнула шумящий шарик синеватого огня. Прикурил и закрыл зажигалку крышкой, но огонь как ни в чем не бывало продолжал гореть. Он дунул, потушил и пару раз подбросил на ладони, остужая. Посмотрел на парня.

— Приходится вот даже бензин теперь выбирать, какой похуже, — усмехнулся он.

— Н-да, сэр.

— Ты женат?

— Нет, сэр. Да мне ведь всего шестнадцать.

— Вот и не женись. Женщины абсолютные идиотки.

— Да, сэр.

— Только подумаешь, что нашел не такую, как все, и что выясняется?

— Что?

— Что и она такая же.

— Да, сэр.

— А большие капканы у тебя есть?

— Большие — это какие?

— Ну, скажем, номер четыре…

— Нет, сэр. По правде говоря, у меня с собой вообще никаких нет.

— А что ж ты меня спрашивал, что значит большие?

— Что-что, сэр?

Старик кивком указал на дорогу:

— Представляешь, прямо тут — вон там, в миле отсюда, — вчера вечером дорогу перешла пума.

— Ну… эти-то да, эти встречаются, — сказал мальчик.

— А то мой племянник гончих собак завел. Нескольких английских кунхаундов — знаешь таких? Линия разведения еще от братьев Ли.^>{12} Очень такие… милые собачки. Так вот, ему бы не хотелось, чтобы они тут, понимаешь ли, в капканы попадались.

— Да я отсюда щас сразу наверх, к Хог-Кэниону, — сказал мальчик. — А оттуда и вообще на Блэк-Пойнт.

Старик молча курил. Конь повернул голову, понюхал грузовик и вновь отвел взгляд.

— А слыхал про пуму из Техаса и пуму из Нью-Мексико? — спросил старик.

— Нет, сэр. Думаю, не слыхал.

— Вот… Стало быть, встретились техасская пума и пума из Нью-Мексико. На границе этак постояли да и пошли охотиться всяка восвояси. Но договорились, что весной сойдутся и сравнят, померятся успехами и всякое такое, а когда пришла весна и они встретились — глядь, а та пума, что из Техаса, прямо что на ладан дышит. Которая из Нью-Мексико поглядела-поглядела на нее да и говорит: «Господи, — говорит, — ну ты, сестрица, прямо что в жутком виде!» И стал-быть, спрашивает ее: что, мол, с тобой стряслось? А та в ответ: «Сама не пойму! Только и знаю, что с голодухи чуть было ноги не протянула». А наша ей: «Ну так расскажи, как дошла до жизни такой. Наверное, делала что-нибудь неправильно?..» И вот, значит, техасская пума ей и говорит: «Я пользовалась только старыми испытанными методами. Заберусь, — говорит, — эдак вот на сук над тропой, а когда какой-нибудь техасец внизу проезжает, я тут же, страшно рыча, скок ему на загривок! Таким, — говорит, — манером. Только так и делала…» Ну вот, а наша, стало быть, бывалая пума из Нью-Мексико окинула ее взглядом да и отвечает: «Коли так, я не пойму, как ты жива-то еще. С техасцами подобная тактика не проходит в принципе, и как ты только зиму пережила! Слушай, — говорит, — сюда. Во-первых, твой рык их так пугает, что аж последнее говно с брюха наружу. Потом, когда ты прыгаешь им на загривок, из них и вовсе дух вон. То есть ни духа, стал-быть, ни брюха! И что от них, болезных, остается? Один ремень с пряжкам да сапоги с гвоздям!»