В Пряже совсем иной бор — пронизанный широкими полосами света, прохладный, пахнущий малиной, звонкий от птичьего гама. Марийка отчётливо увидела тот рыбацкий шалаш, ту быструю белую ночь, испуганные глаза Зойки, всё время кутавшейся в старую бабушкину кофту. Затем она явно услышала протяжный, надвигающийся прямо на неё вой авиабомбы.
По вагону прошёл, шаркая сапогами, старичок проводник, монотонно напоминая всем соблюдать светомаскировку. Марийка раскрутила самодельную штору из чёрной плотной бумаги, тщательно прижала её по бокам окна. В купе стало уютно, беззаботно, как до войны, соседи пели «Славное море священный Байкал», ещё дальше мурлыкала гармошка, выводя одно и то же «мур-мур-мур», внизу мирно постукивали колёса.
Марийка решила вначале написать Пане Саватьевой. Паня была ближе, с малых лет у них возникло невидимое, но такое властное родство душ, когда они понимали друг дружку с полуслова и не могли дня вынести, не повидавшись. Забравшись на чердак или в огромный стог сена, вырыв там норы, они делились самыми сокровенными, сначала детскими, а потом уж и девичьими тайнами.
«Милая подруга Пашенька! С приветом к тебе твоя Марийка, которая тебя не забыла и всё время держит тебя в своём сердце.
Прибыла я из командировки, она оказалась долгой и печальной. Сама понимаешь — писать об этом не могу. Повидаться мне с тобой так хочется, как в жаркий день воды напиться. Собиралась приехать, да заболела. Когда-то я смеялась над болезнями, говорила, что до ста лет жить буду и не кашляну. А вышло так, что и я оказалась не каменной — простудила лёгкие. Когда болела, всё в баню вашу хотелось, казалось, попарилась бы перед каменкой с веничком — хворь бы как рукой сняло.
В воскресенье на лыжах набегаемся, чисто сосульки заледенеем, домой прикатимся, батя твой, до чего уж добрый человек, а и то не выдержит: „В баню, черти патефонные!“ Досадили мы ему тем патефоном, сети мешали вязать, руку сбивали — он на нас всё таращился, как мы танцевать фокстрот учились. Где тот патефон нынче, где наша добрая пионервожатая Рауха Кальске, которая давала нам эту весёлую музыку в коробке?
Сейчас так много хороших людей гибнет, что невольно начинаешь думать — те, кто останутся жить, должны жить за двоих, за троих. Осиротела наша земля крепко. Сколько же надо сделать, чтобы место погибшего в жизни не пустовало. Надо больше добра делать людям, так я надумала. Молодость — пора добрых дел. Плохо писать такие мысли на бумаге, слова топорщатся, не даются в руки. Ах, как бы нам свидеться! Может, отпустит тебя твой телефонный начальник на денёк?
Вернулась я из командировки и первым делом стала читать письма. Спасибо тебе за фотку, ты в гимнастёрке, как настоящий красноармеец. Зойка, чудачка, пишет, что я уже стала командиром и задрала нос. Разочарую её, сейчас начну и ей треугольник строчить: как была инструктором, так и осталась, нас таких в отделе много, и все инструктора.
Не знаю, что день грядущий мне готовит. Сейчас еду в отпуск к родителям, а вернусь — буду проситься на фронт, в самый жар, есть у меня на то причина. Если откажут, я в Кремль напишу.