— Обопьются они той водой, — громко сказала Марийка. — Не видать им ни Кавказа, ни славного Сталинграда.

— Та водица, извините, барышня, не знаю вашего воинского звания, — ухмыльнулся рыжеватый с конопатинками на детском курносом носу лейтенант, — пополам с русской кровью. Мы вот на Волгу едем, нам есть отчего пораскинуть мозгами.

— Хорошо, коль они есть, эти самые мозги. Не зря Верховный Главнокомандующий издал приказ № 227. Давно пора всех паникёров… Нет больше «отступательного» настроения. Вишь, куда мы отмахали! Урал, поди, немцы скоро в бинокль будут разглядывать. Железный приказ, и я целиком за него. Правильно сказано в приказе: «Ни шагу назад!»

— Гляди, какая комиссарша выискалась! Ты чего нам мораль читать взялась, портупею надела?

— Ладно, пусть её. Не нарывайся, вон у неё глаза какие сделались, прямо цвета воронёной стали.

— Ты угадал, я комиссарша, и таких щеглов неоперившихся вижу насквозь. От ваших слов до измены короче воробьиного носа.

Лейтенанты замерли, выпрямив спины, глядели, округлив глаза, на Марийку, полыхавшую румянцем.

— Вот-те на, — прохрипел веснушчатый, — быстро ты нас раскусила. Мы уже изменники, мы дезертиры. Да мы из госпиталя едем, дура. Подлечили нас, мы рапорт на стол — просим туда, где горячо.

— Не надо перед ней оправдываться, Витя. Чумовая какая-то. Портупею на молоко выменяла?

Марийка достала из кармана гимнастерки круглое зеркальце, обтянутое по ободку целлулоидным обручиком, сзади она вставила вид Спасской башни Кремля, подула в него, встретила свои сердитые глаза и, прошептав: «Остынь, девушка, остынь», показала самой себе язык, усмехнулась через силу, потянулась к своему толстому вещмешку — напихали всякой всячины и на продскладе, и цековские ребята принесли, кто что мог.

— Мир, парни, давайте чай пить, — сказала она дружелюбно, вытаскивая белую буханку, кусковой сахар, комбижир. — Вижу теперь, что свои, только вот обзываться так грех, некрасиво это с вашей мужской стороны. А ещё врачи.

— Ты нас допекла, — сказал рыжеватый Виктор.

— Мы фельдшера, недавно училище закончили. Ехали на Карельский фронт, эшелон разбомбили, нас ранило. Печальная ирония войны — вместо того, чтобы бойцов лечить, сами на госпитальную койку угодили.

— Уж до чего люблю путешествовать! — вздохнула Марийка. — Можно б было — всю страну вдоль и поперёк изъездила бы.

Мир установился, а чая не вышло, лишь в Виндозере Виктор и Марийка сбегали за кипятком, который давали на перроне близ продпункта. Виктор игриво выспрашивал, где да кем она работает, есть ли у неё парень. Марийка в ответ лишь посмеивалась, потряхивая светлой копной уже не вьющихся после госпиталя волос. И губы её, прежде сочные, пухлые, побледнели и поджались.

Подкрепившись, ребята завалились на верхнюю полку. Марийка обрадовалась, что может засесть за письма: подругам по госпиталю в Сегежу, брату Павлу на фронт, подружкам детства Зое Устиновой, Пане Саватьевой…

За окнами вагона в сгустившихся сумерках мелькали телеграфные столбы, позади которых стоял чёрный нахохлившийся лес. Марийке показалось, что здесь, в Архангельской области, он какой-то большой, чужой, непривычный.