— А помнишь, как вечерами бегали на Горку любви? — засмеялась подошедшая к ним и забывшая все обиды Марийка. — Свидания уже назначали. Шепнёт парнишечка на озере — придёшь, мол? Понятно куда — на Горку любви. Ответишь достойно, носик задерёшь. И Аннушка наша бегала, любовь крутила.

— Да уж будет тебе, стрекоза, — махнула та рукой Марийке, но, улыбнувшись, продолжила: — Мне кажется, это на следующий год мы на Горку бегали. Тогда ещё военные у вас на постое были, после окончания финской. Бориска, помкомвзвода, помнишь, всё шутил: подрастай, Маруся, в Москву-столицу увезу законной женой.

— Школу нашу под госпиталь взяли, мы там ежедневно толкались. Письма писали за тех, у кого рука ранена. Учились перевязки делать. Я так совсем крови не боялась, а вот наша Аннушка…

— Ну, там-то уже выздоравливали, а в Сегеже мы хлебнули горя.

— С того госпиталя началась моя фронтовая биография, — вздохнула Мария. — Я как прикипела к ним в финскую, так и не отстала. Закончила я в сороковом девять классов, стала подумывать, куда идти учиться. Имелась затаённая мечта, Анна знает, ну, да ладно. Летом устроилась на почту, штемпелем бухаю, письма разношу — довольнёхонькая, а тут война. Ну, я в райком комсомола, а те — мол, на фронт девушек не берут, а в госпиталь — посодействуем. В августе я уже с утра до вечера не разгибалась на перевязочном пункте нашего ППГ 2213 — полевой подвижной госпиталь значит. Страшная секучка случилась под Эссойлой. Однажды тут вот, у самого уха, осколок просвистел, может, такой же, как у тебя в руках, Алёша. Раненых было — не рассказать, руки по локоть в крови, об халат вытрешь и следующего перевязываешь. Под Кутижмой тоже с ног валились. Так с боями и отступали до самой Сегежи. Тяжко было на душе; пока фронт не остановился, раненых каждый день сотнями привозили. Мы помещались в больнице, здание большущее, а пройти — не пройдёшь: все забито — и палаты, и коридоры, в подсобках тоже лежали. Во дворе стали укладывать свеженьких, на первый снежок. Некоторые тут же и помирали. Помнишь, Анна? Или ты появилась, когда уже палатки стояли? Вспомнила, вспомнила — ты меня вызвала на крыльцо, потом, чтоб глаза не мозолить, мы пошли во двор, а там как раз политрук госпиталя Шестаков. Как крикнет: «Санитарки, ко мне!» Подбежали. «Подсобляйте палатки ставить». Взялись мы с тобой за дело, потом ещё подошли Аня Гусева, Дуся Дорофеева. Так вот и пошло у Анны. Утром — у нас, вечером — в своей библиотеке, да ещё ночью частенько дежурить приходила. На двух работах успевала и не жаловалась.

…Степаныч, Яковлев и Маунумяки уже заждались их. Они сидели, обнявшись, на пыльной траве и выводили одну и ту же скучную строчку:

Перед тем, как залезть в кузов, Степаныч, смущаясь, протянул Марийке большой треугольный флакон, на котором была нарисована жгучая испанка с розой в чёрных волосах.

— Эту Кармен, — сказал медленно Степаныч, — мы с Алёшей дарим нашим молодым спутницам. Не жалейте, душитесь от души. Как раз должно хватить до взлёта.