Хороший снайпер успевает уложить десяток человек до того, как там услышат звук выстрела, но я могу сразить всего четверых, но здесь, даже услышав, никто не бросается к укрытию, одни мчатся дальше, другие придерживают коней и тупо смотрят на соратников, вдруг почему-то рухнувших на землю с развороченной грудью или оторванной рукой.

Фицрой довольно похрюкивает, у борта столпились все оставшиеся на корабле, а я нажимал скобу, весь холодный и расчетливый, надо так, чтобы пули шли над головами убегающих, не задевая даже тех, кто отстал с бочонком воды на плечах.

Передние всадники либо выпали из седел, либо уткнулись в конские гривы, но в любом случае лошади останавливаются, а несколько человек, что пытались продолжить погоню, в конце концов в страхе и непонимании натянули поводья.

Я уже без необходимости сделал еще три выстрела, и два седла опустели. Третьего всадника пуля отбросила спиной на конский круп, он так и остался лежать, раскинув руки, а кровь потекла по конской спине на землю.

Фицрой сказал жарко:

– Вот бы так научиться.

– Ничего хорошего, – ответил я. – Я же не конфеты даю, а убиваю. Как бы навсегда!

– Так это же хорошо?

– Не совсем, – ответил я. – Хотя да, нужно для прогресса и совершенствования вида. Но нехорошо.

Он пробормотал:

– Ничего не понял… Если хорошо – хорошо, то почему нехорошо?

– Это цветочки, – сказал я. – А когда-то это «хорошо – нехорошо» расколет общество. Хотя и хрен с ним. Не жалко.

Наши добежали до лодки, начали, оглядываясь на остановившихся вдалеке всадников, поспешно сталкивать в воду. Нагруженная тяжело, она нехотя сползала к воде, застревая на каждом шаге, однако и погоня уже не погоня, там покинули седла и склонились над павшими соратниками, стараясь понять, что же стряслось с теми, кто только что, как и они, несся со вскинутым мечом, а погиб только потому, что чуть-чуть опередил остальных.

Фицрой шумно выдохнул воздух, лодка там наконец-то сползла в воду, последние впрыгнули в нее, разобрали весла.

Несколько всадников все-таки решились пустить коней к берегу, но арбалетов или луков ни у одного, только мечи и топоры, я со вздохом облегчения передал Фицрою винтовку.

– Так и отнеси. Если вдруг снова придется, то чтобы не собирать-разбирать…

Он кивнул на всадников у самой кромки воды.

– А этих не хочешь?

– Хочу, – признался я, – но все-таки не волк. Человек убивает только по необходимости. И во имя высших целей.

– Каких?

– Торжества демократии, – пояснил я. – Над неправильными режимами.

– А какие неправильные?

– Все остальные, – ответил я. – Потому если хочешь кого-то убить, скажи, что он против демократии.

– Только и всего?

– Да, – подтвердил я. – Этого достаточно.

– Даже когда просто хочется убить?

Я поморщился.

– Это атавизм. Только дикари честно ходили грабить чужие племена и уводить рабов. А теперь нужно обязательно обвинить в неправильном поведении, а о себе сказать, что вот вынуждены нести им свет и культуру.

Уже без волнения мы смотрели, как лодка тяжело ползет к кораблю, волны едва-едва не перехлестывают через борта, но все гребут изо всех сил, стараются добраться поскорее уже не из-за погони, а чтобы не затонуть по дороге.