Отмечаем в узком кругу. Все приглашенные хорошо знакомы нам с Наташей. Стародубцевых нет, по ее же желанию. Никому не позволю отравлять наш день кислой физиономией и фальшиво-приторными речами.

— Распускания сакуры не дождались. Ну, ничего… Хорошо, что абрикосы зацвели. Красиво, правда? — нахваливает Саульская свой сад, где и проходит праздничное застолье.

Тут она и без природной красоты расстаралась. Вроде все привыкшие, что умеет Юля поразить любого эстета, а все равно охают да вздыхают поочередно.

Только меня все не попускает. Как скрутило в церкви, так никак не разомлею. Не могу расслабиться. Вцепился в Таткину руку и жду, когда можно будет красиво уйти.

— Ты напейся, напейся, Андрюша. Полегчает, — хлопает по плечу Сауль и снова, сволочь, смеется. — По себе знаю.

— Полегчает… — выдыхаю недоверчиво. — Чтобы крепче не накрыло.

— Да пусть шманает! — наполняет рюмку до краев. — Давай, Рейнер. Сколько той жизни?! Пронесутся года, потом только вспоминать будешь.

— Отмотать бы да тебя увидеть.

Юля хохочет, а я, выпуская Татку из захвата, поднимаю стопку.

— Да что видеть? Было время. Было, — хитро ухмыляется Сауль.

Опрокидывает в себя полную рюмку и притягивает жену. Целует прямо за столом, несмотря на то, что свадьба у нас с Наташей. Гости поддерживают Саульский захват дружным «Горько!», и я сам неожиданно расслабляюсь. Прикладываюсь к стопке, выпиваю до дна и вытягиваю жену на танцпол.

Музыканты реагируют оперативно. Пока идем, задают ударные ритмы проигрыша, а потом охватывают сумрачное пространство медленной и сильной, будто вибрирующей по воздуху, то и дело хватающей высокие ноты, композицией.

Останавливаясь в центре, бережно Татку к себе прижимаю. Хоть за платье никто уже меня ругать не будет, по-другому будто не способен.

— Поверить не могу, — улыбаясь, в глаза заглядывает. — Я все-таки Рейнер.

— Ты давно Рейнер.

— Сейчас только до конца осознаю, понимаешь? По-настоящему теперь. Все у нас теперь по-настоящему.

— Только не плачь, — у самого голос в нескольких местах поломало, когда блеск в синих озерах уловил.

— Почему? Я счастлива, Андрюша! Так сильно счастлива, как никогда себе не представляла… — прорываются хрустальные бисеринки, по щекам сбегают.

— Я представлял, — сглатываю и прижимаю крепче.

Татка сквозь слезы смеется.

— Андрей Рейнер — мой муж! Вау!

— Наташа Стародубцева — моя жена. Вот это вау. Три раза. Оглушающе!

— Рейнер! Я Рейнер.

— Рейнер, — соглашаюсь и наклоняюсь, чтобы поцеловать.

— Только легонько, — просит взволнованным шепотом. — Андрюша… Я стесняюсь. Я против!

— Кто тебя спрашивает, — ухмыляюсь. — Я столько ждал не для того, чтобы теперь стесняться, — запечатываю и сходу языком врываюсь.

Кровь в жилах закипает, от предвкушения. Ведь лечение Татки закончилось, и сегодня первая ночь, когда нам можно.

Вторгнусь. Заполучу. Все права за раз закреплю.

Навсегда теперь моей будет. Навсегда.

Вношу Татку в дом на руках. Двигаясь в темноте, направляюсь к лестнице.

— Андрюша, — взволнованным шепотом распиливает нить напряжения, которая внутри меня звенит, словно натянутая тетива. — Мы не упадем?