Дрожь снова стала сотрясать его, и я поняла, что он плачет, хотя и не видела лица. Сколько времени он просидел в Бастилии, совершенно один?

– Все в порядке, – сказала я, крепче прижимая руку к его груди, как бы желая успокоить его неистово бьющееся сердце. – Джейми, успокойся. Ты ни в чем не виноват.

– Я пытался разбить голову о стену – только ради того, чтобы избавиться от мыслей, снедавших меня, – продолжал он почти шепотом. – Тогда они связали меня по рукам и ногам. А на следующий день Роган пришел ко мне и сказал, что ты не умерла, но, по-видимому, долго не проживешь.

Какое-то время он молчал, но я чувствовала, что его терзает боль, острая, как осколки льда.

– Клэр, – наконец прошептал он, – прости меня.

«Прости меня» – были последние слова, обращенные ко мне и начертанные на листе бумаги перед тем, как мир развалился на куски. Но теперь я относилась к этим словам иначе.

– Я знаю, Джейми, я все знаю. Фергюс мне рассказал.

Он глубоко, прерывисто вздохнул.

– Ну ладно… – произнес он и умолк.

Я положила руку ему на бедро. Штаны для верховой езды были грубы на ощупь.

– Они сказали тебе, когда отпускали, почему тебя освободили?

Я старалась говорить спокойно, но мне это не удавалось. Бедро его напряглось под моей рукой, но голос звучал твердо.

– Нет. Разве только то, что это доставляет удовольствие его величеству.

Слово «удовольствие» было произнесено с еле сдерживаемой яростью, из чего следовало, что он и сам догадывался о причине своего освобождения, независимо от того, сообщили ему об этом или нет.

Я закусила нижнюю губу, стараясь сосредоточиться и решить, как лучше рассказать ему обо всем.

– Мне рассказала об этом мать Хильдегард. После того как меня освободили, я сразу же поехал в «Обитель ангелов» и отыскал мать Хильдегард. Она передала мне твое письмо. И все рассказала.

– Да, я ездила, встречалась с королем.

– Я знаю.

Он стиснул мою руку, и по его прерывистому дыханию я поняла, что он с трудом сдерживает гнев.

– Но, Джейми… когда я поехала…

– Боже! – сказал он и, отстранившись, впился в меня взглядом. – Да знаешь ли ты, Клэр, что я…

Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Всю дорогу, пока я ехал в Орвиэто, эта картина стояла у меня перед глазами. Я видел его руки на твоем белом теле, его губы у тебя на шее, а его… его член… нацеленный тебе между бедер… и как потом этот мерзкий обрубок вынырнул из тебя… О боже, Клэр! Сидя в тюрьме, я думал, что ты умерла, а когда ехал в Испанию, я молил Бога, чтобы так и было!

Костяшки его пальцев, сжимавшие мне руку, побелели, и я почувствовала, как хрустнули мои пальцы. Я вырвала руку:

– Джейми, послушай!

– Нет, я не хочу слушать…

– Да послушай же, черт тебя побери!

Этого эмоционального восклицания оказалось достаточно, чтобы заставить Джейми на миг замолчать. Я сразу же начала рассказывать об аудиенции у короля, о его спальных покоях, о людях в капюшонах, о схватке между колдунами и о смерти графа Сен-Жермена.

Постепенно, по мере того как я рассказывала, его багрово-красное лицо обретало нормальный цвет, ярость сменялась сначала недоумением, а в конце – радостным удивлением.