– Что ж, никаких намеков на рога или раздвоенные копыта, так что, скорее всего, ниспосланное ангелами. Ты должен увидеть сына.

Сын!

Христиана переменилась. Черты ее смягчились, и кожа ее источала какое-то тепло, как румянец; она будто стала моложе, как дитя, думал Блэкстоун, глядя на нее. Тело ее под мягкой тканью платья округлилось, а ее груди, заметил он, стали полнее, и от приступа вожделения к ней прямо перехватило дыхание.

Когда он переступил порог, она тихонько дула на шнурок, к которому было привязано не меньше дюжины цветных ленточек, покачивавшихся над маленьким свертком, спеленутым в колыбельке. И нашептывала утешительный звук, способный утихомирить даже самое дикое сердце. Вот только у него при виде нее сердце зачастило. Он шелохнулся, и Христиана обернулась; выражение испуга тотчас уступило место удивлению и радости, и она подбежала и прыгнула на него, накрыв его губы своими с их незабываемым вкусом. Прошептала его имя дюжину раз, а потом опустила ноги на пол, глядя на него снизу вверх, держа его лицо в своих ладошках, и провела пальчиком по его шраму.

– Томас, мой возлюбленный муж! Я так скучала по тебе и каждый день молилась о твоем благополучном возвращении. – Она потянула его за руку. – Пойдем, пойдем, посмотри на своего сына.

Подняла спящего младенца из колыбельки и отдала ему спеленутое дитя. Блэкстоун неуклюже держал его подальше от себя, и по сравнению с крохотным свертком его руки казались здоровенными, как зерновые лопаты.

– Он как каравай хлеба, – проронил озадаченно. Поднес ребенка к лицу и понюхал. Повеяло деликатным запахом, не встречавшимся ему еще ни разу.

– Я его только что покормила, – сказала Христиана, бережно беря дитя из его рук. Поцеловала младенца в лобик, и Блэкстоун увидел, что она сама как ребенок с новым котенком.

– Здесь есть кормилица? – удивился он, потому что служанок в замке Аркур отродясь не было.

– Его покормила я. У меня довольно молока для каждого ребенка в Нормандии, – без намека на стыдливость сказала она с шаловливыми искорками в глазах.

– Как мы его зовем? – спросил Блэкстоун, воображая, как ребенок сосет ее грудь, лежа у нее на руках, а она гладит его личико и воркует нежную колыбельную. И пожалел, что этот ребенок – не он.

– Генри – в честь твоего отца, Гюйон – в честь моего – и Жан – в честь крестного.

Блэкстоун сообразил, что даже не знал имени ее отца. И то, что узнал его именно сейчас, сделало обстоятельства его гибели еще больнее, чем прежде. Христиана заметила тень, набежавшую на его лицо.

– Неужели я сделала неправильный выбор?

Томас быстро оправился.

– Нет, он идеален. Генри Гюйон Жан Блэкстоун. Просто сразу и не выговоришь, – соврал он, чтобы скрыть озадаченность. – Надеюсь, я запомню.

Он развеял ее хмурый вид улыбкой и, наклонившись к миниатюрной девушке, ставшей его женой и матерью его ребенка, поцеловал ее. И потянулся к младенцу.

– Ты грязный, – возразила она, выставив руку поперек его груди, как заставу. – От тебя разит лошадиным потом и сальной кожей. – А потом, поцеловав его в губы, шепнула: – Мы должны принять ванну.