Я привык к тому, что в Вашингтоне все происходило совершенно иначе – как будто естественнее, плавно и неспешно. Сперва столичные проспекты подергивались серовато-шоколадной дымкой, как будто я видел город сквозь дымчатые оранжевые очки. Затем откуда-то сбоку наползали сумерки, пробираясь к центральному полицейскому офису между отсыревших небоскребов. Спустя несколько минут разом загорались все уличные фонари, а огромные рекламные вывески на темных фасадах приветливо мерцали яркими огнями, заманивая в ближайший ресторанчик на чашечку позднего кофе.
И только тогда, когда большая часть пешеходных переходов на главных аллеях заметно редела, на Вашингтон неторопливо и манерно наваливалась ночь. Но не темная, тихая и до ужаса тоскливая, как здесь, в Блэк Вудс. Нет, в моем городе ночь вообще никогда не бывала беспросветно-черной. Скорее, золотисто-лиловой, похожей на вуаль из дорогих, мягко бликующих и полупрозрачных портьер.
Вот почему я любил допоздна засиживаться в полицейском участке и нередко покидал его последним из своей смены. Мне нравилось брести по широкому проспекту, окутанному ночными неяркими огнями, вдыхать всегда сырой, пахнущий асфальтом и городским смогом, ветер. Я действительно приходил в неясный трепет от таких поздних прогулок и предпочитал темное время суток, когда суета унылого рабочего дня растворялась где-то над пиками Нью-Гэмпшира, а город мягко обволакивала искрящаяся темнота.
Но сегодняшняя ночь в Блэк Вудс не имела ничего общего с привычной для меня ночью в мегаполисе. Слишком тихо за угольно-черными стеклами дома шерифа, слишком тревожно и колюще-холодно в этом одиноком, неуютном царстве вечных елей.
Вряд ли я бы рискнул вообще выбраться из своего угла на позднюю вечернюю прогулку, не окажись у меня иного выбора. Такая ночь мне совсем не нравилась. Наверное, в укромных и удаленных городках это было вполне привычным явлением, однако я ощущал себя очень некомфортно.
Ни монотонного шума на аллее за окнами, ни далекого воя полицейских сирен, ни даже шуршания автомобильных покрышек по мостовым. Одна лишь тотальная, звенящая тишь. Такая же муторная, как неестественная чернота, выползшая откуда-то из недр елового бора и жадно набросившаяся на все, до чего только сумела дотянуться.
Однако эти неприятные мысли, судя по всему, терзали только меня одного. Обычно молчаливый и угрюмый Миллер выглядел бодрым и даже словно повеселевшим. Он сидел за округлым обеденным столом на кухне шерифа, ковыряясь в старой запасной рации. На его коленях, свернувшись в клубок, дремала Тапиока, бесцеремонно облюбовавшая молодого детектива, едва тот уселся на стул.
Немного поодаль копошился и сам шериф, проверяя видавшую виды пленочную камеру, которую несколько часов назад привез старый доктор. Миллер решил не затягивать с вылазкой в лес, а поэтому с наступлением темноты приготовления к опасному заданию кипели полным ходом.
За скромным ужином в доме шерифа, недолго посовещавшись, мы решили дождаться наступления полуночи, чтобы шансов набрести на загадочную напасть, обитающую в деревьях, было как можно больше.