Исчезновение Кирилина вызвало много разговоров и заинтересовало милицию. По требованию прокурора была произведена эксгумация трупа покойной уборщицы госбанка. Вызванный по такому случаю из Москвы специалист-эксперт пришел к выводу, что смерть наступила от действия яда, сходного по признакам и силе с цианистым калием.

Антонину Петровну несколько раз вызывал следователь-капитан. Для нее это не явилось неожиданностью, а было как бы подтверждением всех ее мыслей, подозрений, страхов. Она почувствовала даже некоторое облегчение, словно прорвался наконец мучивший годами нарыв. Но мысль о сыне ее просто ужаснула. Ведь она сама приложила все усилия к тому, чтобы сын остался в неведении. И муж словно понимал ее. В присутствии сына они разговаривали как ни в чем не бывало, притворялись. Кто знал, что дело зайдет так далеко… Этого не могла подумать и она сама. Вот она — расплата… За всю ее нерешительность, за колебания, за покорность судьбе, за ложный стыд показаться перед людьми в невыгодном положении. А теперь как им в глаза глядеть? А сын? Что она наделала! Он же ничего не знает. И молчать нельзя — разве скроешь? Боже… Что делать?

Немедленно все распродать, уехать и забыться хотя бы ненадолго…

В таком смятении духа и застал ее сын, вызванный телеграммой. Не снимая фуражки, прямо с рюкзаком за плечами, он бросился к ней.

— Что случилось, мама?

Сделав над собой усилие, она сняла с его головы фуражку, поцеловала в лоб.

— Иди умойся с дороги, сынок, ты весь в пыли. Давай рюкзак.

Сама того не сознавая, она пыталась выиграть время. Витя почувствовал это.

— Не хитри, мама, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Вероятно, с отцом что?

Смотрел он серьезно и немножко печально, и Антонина Петровна — в который раз! — подумала, как незаметно сын вырос. Сдерживая вздох, тихо сказала:

— Ты уже взрослый, Виктор. Садись. Разговор у нас долгий…

За окном доцветал каштан. В открытую форточку ветерок заносил иногда осыпавшиеся лепестки — их лежало уже много на подоконнике и на полу. Чувствовался густой, приторно сладкий запах. В комнате было прохладно.

Виктору хотелось вскочить, прервать рассказ матери, закричать, что это неправда, что этого не может быть, но он только сильнее сжимал кулаки. Лицо матери, выражение ее глаз говорили ему больше, чем ее слова.

Ошеломленный, он мучительно пытался понять то, что произошло, обдумать, но мысли, едва зародившись, тут же падали в какую-то пустоту, а им на смену спешили новые, такие же противоречивые и бессильные.

— Уехать! — переспросил он у матери. — Можно уехать… Только куда и зачем? Уехать туда, где люди не знают… можно… Но от себя ведь не уедешь…

Виктор встал, распахнул окно. Антонина Петровна, не отрываясь, глядела на его странно ссутулившиеся плечи.

— Уехать и потом всю жизнь лгать людям… обманывать себя… — Он повернулся к матери и, глядя на нее, прошептал: — Отложим это на потом, мама. Потом подумаем… Сейчас что я скажу? Я не знаю, что сказать… совсем не знаю…

Он сделал шаг к дверям своей комнаты, остановился, хотел припасть к плечу матери. Но даже и перед ней ему стало стыдно вдруг своих слез, готовых вот-вот хлынуть из глаз. Он бросился в комнату, захлопнул дверь, упал ничком на кровать.