Но ведь можно работать и учиться, так что нос вешать не следует. Можно поступить на завод — матери будет помощь. Мать ошибается — никуда уезжать не надо. Пусть будет трудно вначале, зато потом не придется раскаиваться. Нужно как-то ее уговорить.

Виктор повернулся на другой бок.

Да, да… Трудно будет не это, а другое… стыд.

Он упрямо тряхнул головой.

Ерунда. Если так получилось, то при чем здесь он?.. А в душе не исчезает эта отвратительная горечь. Отчего так обидно и так по-настоящему тяжело? Словно копаются в душе чьи-то грубые, грязные пальцы…

Виктор встал, подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал глядеть на улицу. Это была тихая окраинная улица с одноэтажными домиками рабочих и служащих. И называлась она почему-то Мещанской. «Тьфу ты! Откуда сегодня берутся эти мысли? Не все ли равно, как называется улица?»

Он закрыл окно. Прошел в гостиную. И опять с удивлением отметил про себя, что присматривается ко всему так, словно видит впервые.

Мягкий диван в розовом чехле, большие стенные часы с боем. Стеклянная дверь на веранду. В гостиной еще две двери: одна — в спальню родителей, вторая — на кухню. Хороший дом…

В гостиной много цветов — мать их очень любит.

Но где же она сама?

Виктор прошел на кухню.

Антонина Петровна сидела возле плиты и гладила кошку. Увидев сына, она вздрогнула и торопливо сбросила ее с колен.

— Мы сегодня будем обедать, мама? — спросил Виктор только потому, что молчать больше было нельзя. — Я есть хочу.

Антонина Петровна растерянно улыбнулась.

— Боже мой… Я совсем забыла, что ты с дороги. Сейчас окрошку приготовлю, все есть.

Она захлопотала возле стола, а Виктор, раздевшись до пояса, пошел умываться.

Вернулся он скоро. Стараясь отвлечь мать, с порога предложил:

— Знаешь, мам, давай сходим сегодня в театр. Ленинградская труппа дает в Летнем «Братьев разбойников». Как думаешь?

Она, занятая своими мыслями, кивнула:

— Ладно, сходим. Я давно не была в театре.

Но в глазах осталась пугавшая его смертельная усталость.

— Я к Иванкиным схожу. Может, они тоже пойдут?

Антонина Петровна опять кивнула:

— Сходи. Только вначале поешь… Иди оденься, окрошка готова…

Они пришли в парк задолго до начала спектакля. Евдокия Ларионовна, напрасно пытавшаяся втянуть соседку в разговор, решила, что с глазу на глаз дело пойдет легче.

— Мы тут присядем, а вы идите, ребята, погуляйте, — сказала она сыну и Виктору, когда они вчетвером вошли в тенистую липовую аллею с множеством скамеек по сторонам. — Сходите в тир… или еще куда… Мы пока тут посидим.

Но ожидания Евдокии Ларионовны не сбылись. Мимо них то и дело проходили по аллее гулявшие пары. Гремел репродуктор. С волейбольной площадки доносился хохот. Часто здоровались проходившие мимо знакомые. Наконец возле них остановился, а потом и присел рядом с Евдокией Ларионовной друг ее покойного мужа — Петр Андреевич Горнов, человек лет сорока пяти с совершенно белыми висками.

Они вспоминали прошлое. Антонина Петровна слушала их и думала о своем. Люди вспоминали о прошлом с радостной грустью, с теплым волнением. Что же вспомнить ей? Кроме сына, не было в жизни и крупицы радости. И вряд ли теперь будет…