В нашей работе важен не только факт признания или отрицания вины обвиняемыми. Сам процесс расследования должен заставить переступившего закон критически оценить себя, свои действия, поступки. Следователь может и должен вызвать даже у закоренелого преступника потребность в самоанализе. Если человек захочет заглянуть себе в душу и ты поможешь ему понять себя, утвердиться в одном, разубедить в другом — он начинает размышлять. И когда в этом долгом и нелегком процессе рождается прозрение — ты достиг главного. Это правда нашей работы. А теперь — о первой в моей следственной практике случайности.

Прошла осень, наступила зима. Нудные осенние дожди сменились частыми снегопадами. Небо над городом будто опустилось ниже, сблизился с землей горизонт. Выпавший накануне снег еще не потерял своей белизны. Он искрился, стрелял крохотными пронзительными лучиками на обочинах тротуаров, светился легкой голубизной под уличными фонарями, на ветках деревьев, козырьке светофора, на пластине автобусного указателя. В предновогодний вечер в половине одиннадцатого я оказалась на пустынной холодной улице. Редкие прохожие спешили в теплые дома. Иногда проскакивали такси — в такой вечер все торопятся. Минут двадцать я нетерпеливо дожидалась, когда остановится хоть одна машина. Мой оптимизм стал иссякать, я успела изрядно продрогнуть. Прошло еще несколько минут. Вдруг за моей спиной скрипнула тормозами бежевая «Волга» с шашечками. Водитель приоткрыл дверцу:

— Вам куда?

Я назвала адрес.

— Садитесь, довезем.

В машине было еще два пассажира: мужчина — он сидел на переднем сиденье, рядом с водителем, — и пожилая женщина. Я села рядом с ней. Водитель включил скорость, и «Волга» мягко тронулась с места. Минуты три мы ехали молча. Но потом шофер и пассажир возобновили, очевидно, прерванный остановкой разговор.

— И тебя еще не беспокоили? Даже не вызывали туда ни разу?

— Пока не трогают. Да и зачем я им нужен? При чем тут я? — ответил таксист.

— Нет, Леха, неужели ты ничего не знал, не догадывался? Ты ведь давно с ней?

— Ну как тебе сказать. Знать точно — не знал. Думки были всякие. Она ведь, когда познакомилась, говорила, мол, с мужем разошлась, машину продала, деньги поделили. Мне-то неудобно было о деньгах говорить… Потом, когда познакомила с начальницей, возить их стал на работу, с работы, — подозрения, конечно, появились. Но не углублялся я в них. Однажды были мы на юге, в отпуске, спросил у нее как-то: где, мол, деньги берешь. Она обиделась. Бери, говорит, билет на свои кровные и отправляйся обратно. Ну я и прикусил язык.

— Наверное, жалко ее, Леня, а?

— Да, жалко Валюху. Баба она не жадная, добрая. Корниха ее попутала. Что поделаешь сейчас…

Корниха, Валя — эти знакомые имена меня насторожили. Не о моих ли подопечных вели разговор два приятеля? Пащенко ведь не раз называла бухгалтера так же — Корниха. Закрыв глаза, откинув голову на спинку сиденья, я с нетерпением ожидала продолжения разговора.

— Да, Ленька, денег она не жалела, факт.

— Когда мы ездили в Москву, в отпуск, — ни один, считай, ресторан не пропустили: «Арагви», «Прага», «Славянский базар», «Минск» — где только не бывали с ней. На юг летом, к морю, тоже расходы на себя брала. Я билеты в кино куплю, вино хорошее принесу, орешки — их она любила. Но это мелочи. Мы один раз знаешь сколько на отдых ухлопали? — таксист наклонился к пассажиру и что-то прошептал.