– Я слышал все эти истории, – вмешался Кляйнерт. – Доказательств никто никогда не предъявлял. В Германии с законом не шутят!

Шуллер поднял руки, развернув их ладонями к майору, как будто хотел успокоить.

– Я всего лишь излагаю прочитанное, – сказал он.

– Бо́льшая часть – выдумки журналистов, – с недовольным видом заметил Кляйнерт.

Ньеман почувствовал, что пора давать задний ход:

– Спасибо, доктор. Я пока не знаю, чем нам поможет ваша информация, но этот дохлый пес – первая конкретная улика.

Рыжебородый врач спросил, кивнув на собаку:

– А с этим что делать?

– Сохраните его для нас… свеженьким, он – вещественное доказательство.

– Доказательство чего?

Кляйнерт проигнорировал вопрос.

Ньеман улыбнулся и сказал:

– Я и сам хотел бы это знать.

Ньеман шел по черному песку. Смоляному и зыбучему.

Они начинали с убийства богатого наследника, подозревая финансовые интересы или личную месть, а теперь на них свалилась нацистская банда зомби. Невозможно.

Исследователи во дворе Института Макса Планка как ни в чем не бывало возились со своими «разлагаемыми живыми организмами», словно хотели подтвердить, что допрос был всего лишь дурным сном.

Особенно нелепо выглядели женщины. Эти сверхобразованные создания, наверняка способные составить генетический профиль океанской частицы, опираясь на одну-единственную иголку морского ежа, стирали на воздухе белье домашним мылом. «Мохнатые» подмышки, никаких лифчиков под футболками – ну точь-в-точь товарки Жервезы из романа Золя.

– Майор!

К ним бежал рыжебородый садовый гном Шуллер.

– Есть кое-что, способное вам помочь…

Задыхаясь и отпыхиваясь, он протянул Ньеману желтый стикер.

– Местный заводчик собак.

Кляйнерт оказался шустрее и прочел первым.

– Вернер Реус? – воскликнул он, прочитав. – Да он же законченный псих!

– Может, и так, – обиженно ответил Шуллер, – но специалиста лучше его в округе нет. Если кто-то разводит рёткенов, он наверняка в курсе.

Потрясенный комиссар отдал листок Ньеману.

– Удачи, – пожелал гном и пошел назад в лабораторию.

Полицейские вышли за стену, и взгляду Ньемана открылся неожиданный кадр. Полдень еще не наступил, но собиравшаяся гроза «доедала» день, и серебристый ртутный свет заливал равнину. Где-то недалеко шумели листья кипарисов, совсем как тибетские молитвенные флажки. Фантастический вид взбодрил сыщика.

– Хозяйство Реуса находится в двадцати километрах отсюда. Вы идете? – спросил Кляйнерт.

– На псарню, набитую перевозбужденными кобелями? – Ньеман криво улыбнулся. – Ну уж нет, благодарю. С вами поедет Ивана. Встретимся здесь, когда освободитесь.

– А вы чем займетесь? – изумилась хорватка. – Куда направитесь?

Ньеман открыл дверцу «вольво»:

– Когда на поверхность всплывает прошлое, самое время поинтересоваться предками.

– Мне очень нравится ваше имя.

«Ну вот, – подумала она, глядя на дорогу, – сейчас начнется пятнадцатиминутка соблазнения по-немецки. Ужас какой…»

К слову сказать, она терпеть не могла свое имя. Ее всегда принимали за героиню русского романа, которая годится лишь на то, чтобы броситься под колеса поезда, пришедшего из Владивостока. Она – хорватка, черт побери! Она пережила нападение отца, пытавшегося прибить ее домкратом, не погибла при бомбежках в Сербии, снайперы не застрелили ее в Сараеве, не погубила убойная наркота в юные годы, так при чем здесь самоубийственные страсти девятнадцатого века?